Поэма
Шрифт:
Незнакомка, стоявшая на пороге школы, была удивительно забавно одета. То ли в силу призвания, то ли это вышло случайно, но так или иначе первым что мне бросилось в глаза были её ноги, обутые в жёлтые сапожки из мягкой резины.
– "До чего же они смешные!" - восхищался я в душе, ловя себя на мысли о том, как должно быть здорово гулять в них по лужам, измерять глубину и ощущать на голени лёгкое давление миниатюрного моря. Рядом со стоящими почти в шестой позиции сапогами, я заметил такого же цвета длинный сложенный зонт-трость, воткнутый остриём в паркет студии; капли, собравшиеся на его складках, казались огромными, они то и дело мягко падали на пол, словно созревшие маленькие лимоны.
Незнакомка казалась мне неведомым, почти неземным существом, которое, если и обрадовало на несколько мгновений мою студию своим присутствием, то лишь по невыносимо-глупой случайности. Мне так не хотелось успеть сравнить её с другими, попытаться запечатлеть этот волшебный образ в анналах памяти, задаться вопросами "отчего" и "зачем", что я принял за лучшее поскорее выпроводить её, как бы грубо это ни вышло.
– Что вам угодно?
– довольно сухо, спросил я.
– Я случайно наткнулась на вашу вывеску, - радостно начала посетительница приятным, словно нежная музыка, голосом, - и подумала, что мне, пожалуй, не помешает взять несколько уроков танцев!
Слегка смягчившись, я предложил ей прийти завтра в это же время, на что она как-то по-особенному светло улыбнулась и выпорхнула за дверь. Что и говорить о том, что остатки и урока, и дня мои мысли неудержимо стремились к удивительному видению, имя которого всё ещё не открылось мне.
На следующий день Париж благоденствовал под лучами вновь вспыхнувшего солнца (дождь прекратился ещё накануне под вечер). Птицы то и дело шуршали крыльями, купаясь в прохладных лужах, разноцветные зонтики цветов распустились на газонах, деревьях и кустах; редкие стайки облаков неторопливо плыли на юго-запад. Блестящие глаза моей студии, а попросту говоря, - окна, томно раскрыли свои веки, приветливо впуская аромат лета.
В назначенный час на пороге школы появилась незнакомка. Несмотря на то, что она была одета довольно обыденно, посреди тканей её наряда нитями пробегали женственность и гармония хорошего вкуса. Я уже было собрался указать ей на ширму, за которой можно было при желании переодеться или сменить обувь, когда моя гостья, чуть пожав плечами, заметила:
– Меня зовут Эмма. Вчера я забыла рассказать вам кое-что важное про мой танцевальный опыт.
– Хорошо, расскажите сегодня, - улыбнулся я, - но давайте не будем стоять на пороге, вот за этой ширмой вы можете приготовиться к занятию.
– Нет, послушайте, - покачала головой Эмма, чуть зардевшись, - это важно. Мне доводилось брать несколько уроков танцев, но зачастую я не продвигалась дальше одного-двух занятий, -
– Как только мой очередной учитель или учительница позволяли себе хоть сколько-нибудь грубые замечания по поводу моих шагов или движений, я тут же собиралась и уходила, навсегда забывая дорогу к ним.
Решительность революционерки сквозила в её голосе, внимательность разведчицы блестела в глазах. Полное спокойствие, ореолом окружившее меня, отсутствие неуместной улыбки, вероятно, были сочтены удовлетворительными. Эмма продолжила:
– У меня никогда не было цели стать великой танцовщицей или балериной, - промолвила она с толикой грусти, - лишь скромное желание научиться сносно танцевать известные танцы. К тому же мне кажется, что я довольно танцевальна и хорошо слышу музыку.
– Я в этом не сомневаюсь.
Эмма улыбнулась.
– Однако, я не намеренна терпеть колкие замечания в свой адрес. Не могли бы вы...
– О, без проблем, - полушутливо заметил я, перебивая собеседницу.
– "Правда?" - весело спросил её взгляд.
– Да. Могу научить вас танцевать даже без слов!
– приободрился я, под действием магических глаз собеседницы.
– Вы не читали Луи Авегля? Он пишет, что немые - самые что ни на есть завидные учителя! [aveugle (фр.) - слепой]
– Нет, не нужно без слов, - рассмеялась Эмма, направляясь к ширме.
– "Что за девушка!", - на мгновение залучила она все мои мысли.
Разгуливая по паркету, я и размышлял над словами гостьи, и вспоминал насколько мне приходилось бывать строгим к своим ученикам (как можно порой без строгости?), и смеялся над шуткой про книгу, когда помимо всего прочего в мою переполненную голову пришла забавная догадка:
– Эмма, - позвал я, оказавшись неподалёку от ширмы, - скажите, а в вашем роду не было поэтов?
– Почему вы спрашиваете?
– мило удивилась она, выходя на паркет. На ней осталась бежевая юбка плиссе и светло-голубая рубашка с подвёрнутыми рукавами, тёмно-кремовые танцевальные туфельки сменили бледно-розовых предшественников.
Неготовый к её скорому появлению, я осёкся. Красота этой девушки завораживала. Пьянящие чары, исходящие от неё словно аромат хороших духов, будоражили, отвлекали, сбивали с толку.
– Не знаю насчёт того, были ли, но я и сама иногда пишу стихи, - призналась Эмма.
– Много же у вас увлечений!
– Да, этого не отнять. Но признайтесь, зачем вы спрашивали?
– В своё время в Америке жил замечательный поэт Алан Эдгар... Отчего-то мне пришло в голову, что было бы довольно забавно, если бы он приходился вам родственником по линии отца...
Эмма через мгновение чудесно рассмеялась:
– Действительно, было бы забавно!
Я настоял на том, чтобы Эмма внесла своё имя и координаты в мою увесистую, чуть растрёпанную временем, книгу, которая была заведена с самого открытия первой школы. Сей архив был нужен, во-первых, для порядка - в некоторых городах ко мне приходили ревизоры и проверяли деятельность на законность, во-вторых, для удобства: время от времени возникали экстренные случаи, когда было необходимо отыскать того или иного ученика.