Поэма
Шрифт:
– Надо же! Я себя не узнала... Вот почему эти газеты оказались сегодня у моей двери!
На фотографии в четверть газетной страницы Эмма была запечатлена идущей. Она высоко и гордо несла прибранную головку, губы её жили счастливой улыбкой. Названная принцесса держала меня под руку и смотрела чуть в сторону, подол её платья замер в лёгком полёте. Однако никого другого на фото не было, крокодил фотокамеры откусил лишь кусочек моей руки, а остальные гости были не в фокусе.
– Разве здесь ты не похожа не принцессу?
– закончил я свой вопрос, стоя за спиной сидящей Эммы.
– Хорошее фото, - заключила она и на мгновение откинула и повернула голову так, что чуть коснулась моей руки, упиравшейся на спинку её стула, - жалко, что ты не влез.
–
На протяжении двух недель мы почти каждый день виделись с Эммой. Наши глаза посетили несколько известных музеев, наши ноги прошлись, кажется, по всем сколько-нибудь известным улицам, проспектам, мостам и кварталам; наш аппетит утолялся прекрасной французской кухней либо нежным парижским мороженым, но наши мысли и чувства были всецело посвящены друг другу. И хотя моя школа совершенно опустела, моё переполненное сердце было счастливо. Все былые мечты и цели были в одночасье отодвинуты, забыты, перечёркнуты, но какая разница, если их перечеркнули стрелки на чулках ангела? Впрочем, разве юности не чужда стратегия, разве любви не чужд расчёт? Я упорно закрывал глаза не только на необходимость развивать школу, но даже в целом на заработок средств к существованию. "Неужели у меня не может быть отпуска?" - оправдывался я перед собой. Эмма располагала большим количеством свободного времени и с радостью посвящала его мне, мыслимо ли было отказаться от такого сокровища?
VIII
Когда, наконец, весь Париж был исследован мы с Эммой отправились в пригород. Мы и до этого посещали раскинутые в округе парки и заповедники, но это было совершенно особенное место, к тому же расположенное дальше остальных. Я не знал его настоящего названия, но кто-то из моих друзей называл его "бархатная гора" из-за того, что по склонам этого места в тёплый период цвели французские бархатцы. Существовала легенда о том, что, когда-то в небольшом домике на этой самой горе счастливо жила немолодая пара. Единственным украшением маленького жилища - помимо любви, жившей в нём - была маленькая клумба с бархатцами, которые так любила заботливая хозяйка. Когда же старушки не стало, в память о ней старик продолжил высаживать маленькие оранжевые цветы с бархатными лепестками. С годами он стал терять зрение и по-видимому рассудок: часто он ходил по горбатой спине горы и сеял однолетние цветы даже тогда, когда под его ногами уже красовались их весело распущенные головки. Вскоре время прибрало и старика. Домик постепенно превратился в пыль, а однолетние бархатцы словно забыли об ограниченности отведённого им срока и стали цвести каждый год, напоминая о былой любви.
К "бархатной горе" мы с Эммой отправились на автобусе, и пока я рассказывал спутнице эту легенду и что-то ещё, она то и дело прижимала свои нежные губы к моей щеке, перемежая это счастливым смехом. Её руки с чувством сжимали то мои плечи, то пальцы, её волосы приятно щекотали мне шею, её глаза завораживали головокружительным сверканием.
– Что ты делаешь?
– попытался я сдержать её, чтобы удержать себя, - ты сегодня сама не своя.
– А что? Нельзя?
– передразнила меня Эмма.
– Не знаю, что со мной происходит, - задумчиво добавила она, приземлив голову на моём плече.
– А может я и, правда, больше не своя?
– вдруг, встрепенулось лёгкое создание, заглядывая мне в лицо; её волнистые локоны, откинутые быстрым движением, игриво возвращались каждый на своё место.
– Мой прекрасный Джозеф, мой Париж, - с задушевным восторгом проворковала Эмма и вновь не удержалась от поцелуя, после чего кокетливо и в то же время чуть виновато добавила: "расскажи куда ты везёшь меня, я ни слова не разобрала".
Мои рука было обняла прекрасную путешественницу, но она тут же вырвалась и снова потребовала повторить историю, когда же я заново начал рассказ о месте нашего назначения, Эмма успокоилась, тихонько прислонилась ко мне и стала задумчиво слушать, посвятив блеск глаз приятным видам, бегущим нам на встречу.
Так переменились отношения между нами после бала. "Когда именно это произошло?", - мог тщетно спросить я себя и не найти ответа. Было невозможно сказать, когда мои руки влюбилась в руки Эммы, когда её голос зазвучал нежностью, когда карие глаза стали моими любимыми глазами, когда наши зрачки взяли в привычку расширяться, словно в попытке освободить душу. Всё это произошло постепенно и в то же время спонтанно, так же
Наконец мы добрались до заветного места, немного прогулявшись от автобусной остановки. Наш путь, казалось, бежал в самые облака, дорога по которой мы шли была грунтовой, покрытой редкими камнями, она отходила от другой дороги лишь для того, чтобы обнять собой гору.
– Как здесь красиво!
– восторженно произнесла Эмма, когда мы забрались достаточно высоко.
Перед нами, действительно, открывался замечательный вид: среди маленьких домиков, вездесущих дорог и цветущих деревьев тонкой змейкой - местами поблескивая, местами прячась - неторопливо ползла Сена. Мы присели на одну из двух-трёх редких лавочек, раскинутых по обочине, подниматься выше значило сменить вид, отвернуться от Парижа: дорога начинала поворачивать кругом горы. Я снял рюкзак (из-за которого за несколько часов до этих событий был назван "школьником") и вынул оттуда угощение для Эммы: большую стеклянную банку с крупно нарезанными фруктами. Мою спутницу насмешила такая заботливость, но она благодарно приняла подношение.
– Несмотря на то, что такие банки можно увидеть, пожалуй, только во Франции, - начала Эмма, - ты напомнил мне детство. Когда я была совсем маленькая родители иногда оставляли меня летом у бабушек. Одна из них жила в довольно большом доме и держала различных животных. Так, например, я, словно какая-нибудь амазонка, - засмеялась рассказчица, - могла подолгу играть с козлятами. Какие пушистые и белоснежные они были! Как забавно и неуклюже прыгали! Так вот, - продолжила она чуть погодя, - порой мы каждый день ходили с бабушкой в лес есть землянику. Целый час мы могли бродить по полянкам и пригоркам, казалось, за это время я успевала съесть целую тонну ягод! А когда мы наконец возвращались домой, бабушка словно волшебница откуда-то вдруг вынимала пол-литровую банку ягод. Как чудесно пахло из такой банки! Ягоды пересыпались в тарелки, заливались коровьим молоком, крошился испечённый дома хлеб, и мы снова принимались за амброзию.
– Здорово, - мечтательно заметил я.
– А чем ещё ты занималась у бабушки?
– Других детей поблизости не было, поэтому я рисовала, рукодельничала или играла с собакой. О, это был удивительный пёс: я давала ему понюхать какую-нибудь палку, говорила "сидеть", затем бежала в близлежащий лес и где-нибудь прятала её. Как я не пыталась путать следы, палка через считанные минуты оказывалась у моих ног... Бабушка никогда не нагружала меня работой, разве что редко позволяла помочь. Однажды она придумала построить мне качели. Мы отыскали два куска старой верёвки, подобрали небольшую доску для сидения и привязали её к отдельно стоящей невысокой сосне. Моей радости не было предела, когда бабушка проверила качели и наконец добродушно сказала: "можешь качаться", как чудесно мелькало синее небо сквозь узорчатые лапы дерева! Вскоре я украсила своё новое счастье цветами, и даже приводила козлят и собаку, чтобы они поглядели как я качаюсь, можешь себе представить?
Мы с Эммой рассмеялись.
– Ты удивительная!
– в который раз решил я.
– В следующий раз мне довелось навестить бабушку лишь через несколько лет, - с грустью продолжила Эмма.
– Бабушка, к счастью, почти не изменилась и была всё так же добродушна и молода душой, но больше не было ни качелей, ни собаки, ни козлят, ни маленького загона - который мы для них делали в мой предыдущий приезд - а значит не было и тех ощущений. Несмотря на то, что я немного подросла, мне так хотелось вспомнить и заново пережить те волшебные чувства, но всё было совсем по-другому. Впрочем, грусть недолго сжимала моё сердце, я осознала, что такое время, и приняла как данность то, что оно способно так неумолимо всё менять.
Позже я понял, что именно для того, чтобы не замечать власти времени Эмма, как и некоторые другие люди, старалась жить одним днём.
Две птицы взмыли в небо из-за наших спин, и я, не удержавшись, рассмеялся.
– Это знак, - пришлось пояснить вопросительно округлённым глазам, - знак того, что мы будем вместе, - пошутил я.
– Джозеф, тебе ведь только что рассказали о том, что время всё меняет, - грустно молвила Эмма.
<