Поэт и проза: книга о Пастернаке

Фатеева Наталья Александровна

У раннего Пастернака подобная подвижность «нервного» и «мыслительного» состава получала поверхностное выражение в особой лексической и грамматической семантике глаголов с корнем бег.Концепт «бега» в этом смысле организует всю систему преобразований поэта, которую М. Цветаева назвала «преображением вещи». Звукосемантические схождения глагола бежатьи идеи «преображения» обнаруживаются уже в ранних его произведениях, к примеру в «Июльской грозе» (1915): Гроза в воротах! на дворе! Преображаясь и дурея<…> Она бежит по галерее,где появляются и зеркала, в которых отражается бегущая гроза. Это скрещение смыслов затем окажется важным для анализа функций как глагола бежать(направленного действия), так и глагола бегать(ненаправленного действия) в книге «Сестра моя — жизнь» и последующих текстах поэта. Доминирующим в обоих этих глаголах окажется семантический признак ‘быстроты и некоторой резкости движения’, который переносится Пастернаком из физической сферы в ментальную и духовную: у глагола бежатьи производных от него этот признак будет

прежде всего связан с ‘передвижением вперед’; у глагола бегать —с ‘движением взад-вперед’ либо со ‘сменой направления движения’, которая детерминируется приставками.

Сама же последовательность трансформаций, которые задаются в книге этими глаголами, предстанет в наиболее эксплицированном виде, если будем обращаться к более ранним и более поздним поэтическим и прозаическим текстам Пастернака.

В 1.1.2. мы уже писали о том, что благодаря комбинаторной памяти глагола бежатьв книге «СМЖ» закрепляются родовые трансформации «Я-сад -> Девочка метка», а идея движения передается, но-первых, от целого к части и, во-вторых, от сущностей мужского рода к объектам женского рода, которые являются их семантическими коррелятами. Однако не менее важным оказывается и последовательность предикатов, присваиваемых «саду»: К качелям бежит трюмо. Огромный сад тормошится в зале<…> Бежит на качели, ломит, салит,в которой заложена последовательность действий этих смысловых переносов: обращенность перспективы и/или присвоения признака (поскольку «бег» отражается и отражен в трюмо), амплитуда возвратного движения (качели),а также перенос признака с одного предмета на другой (салит).Следовательно, в концепте «бега», как далее мы покажем более явно, фактически фиксируется быстрота метонимических преобразований, а также трансформаций образов и субъектно-объектных превращений.

Основа этой цепочки наиболее явно проступает в ситуации «бега» повести «Детство Люверс», где она также соединяет дом и сад, но дана метонимически через ногии через они— ‘дети’ без обозначения рода: «Ноги, ноги!», но им горе-лось, они приходили пьяные с воли, со звоном в ушах, за которым упускали понять толком сказанное, и рвались поживей отхлебать, отжеваться, чтобы<…> бежать назад, в этот навылет, за ужин ломящийся день, где <…> пронзительно щебетала синева…[4, 43]. Еще более интересные ситуативно-смысловые схождения «бега» «СМЖ» и «ДЛ» можно обнаружить в стихотворении Пастернака «Полярная швея» (1916). Там находим строку: На мне была белая обувь девочки,которая станет до конца ясна только после того, как в эссе «Люди и положения» Пастернак напишет, что одним из его детских суеверий было то, что в прежней жизни он был девочкой (ср. обращение к Девочкев стихотворении «Из суеверья» книги «СМЖ»: О, неженка, во имя прежних И в этот раз твой Наряд щебечет, как подснежник Апрелю: «Здравствуй!»).Далее в стихотворении 1916 г. следуют строки: Я любил от того, что в платье милой Я милую видел без платья.В «СМЖ» в стихотворении о «намокшей воробышком ветви» читаем: Вдруг дух сырой прогорклости По платью пробежал,а далее в «Дожде» бежимуже во множественном числе, когда «она со мной»: Теперь бежим сощипывать, Как стон со ста гитар Омытый мглою липовой Садовый Сен-Готард.Затем «дождь» мужского рода превращается в «СМЖ» во «влагу» женского рода, связанную с «душистой веткой»: Душистою веткою машучи, Впивая впотьмах это благо, Бежала на чашечку с чашечки Грозой одуренная влага.И в этом круговороте сливается женский и мужской род «бега», как женское и мужское начало жижи, а также одушевленные и неодушевленные субъекты, подчиняющиеся стихии «бега».

Сущностную же значимость этого явления раскрывают самые первые прозаические наброски Пастернака о Реликвимини, где ясно сказано, что ситуация «бега» связана с самыми основами «жизни» и «оживления» (одушевления) неодушевленного: …так было и в жизни, — стояли неодушевленные начала и требовали разбега; люди разбегались здесь, и некоторые из них, те, которые думали всегда дальше других и скорее становились неузнаваемыми для своих знакомых, они выносили это сладостное страдание: работать, думать на неодушевленное[4, 745]. Именно поэтому так естественна в «СМЖ» предикативная ассимиляция в метафоре ветка(‘девочка’) вбегает в трюмо, которая превращает «ветку» из объекта в субъект — «девочку», а затем она превращается во «второе трюмо», т. е. приобретает функцию отражения субъекта.

Оживление прежде всего происходит благодаря «бегу» воды, и омытые водой растения становятся «исцеляющими»: ср. в «Рлк»: …желтая антисептическая ромашка, темно-лиловые колокольчики, лопающиеся<…> разбежавшимися ручьями журчащих цветений.Благодаря этому контексту становятся более ясными строки стихотворения «Елене» «СМЖ» Луг дружил с замашкой Фауста, что ли, Гамлета ли, Обегал ромашкой, Стебли по ногам летали,в которых прячутся «действующие лица» книги. Сквозь призму ситуаций «бега» и «ног» Девочки и природного субъекта мужского рода в «Елене» становится возможным окончательно расшифровать ситуацию стихотворения «Образец» ( И ползала, как пасынок, Трава в ногах у ней)с анаграммой фамилии поэта, которая своей внутренней формой связана с травой (см. также 1.1.3). В «Елене» же лирическим субъектом становится целый луг (‘пространство земли, покрытое травянистой растительностью’), который обегал —т. е., ‘бегая, торопливо переходил из одного места в другое, пытаясь охватить все возможное пространство’, видимо, ромашкой,«разбежавшейся ручьями цветений». Вспомним, что ранее в книге уже появлялась Роскошь крошеной ромашки в росе(«Сложа весла»), ниже же в данном стихотворении обнаруживаем

источник этой «влаги»: Дождик кутал Ниву тихой переступью Осторожных капель.

Мы уже отмечали, что в стихотворении «Клене» большую роль играет повторяющаяся вопросительная частица ли,задающая параллелизм строк и образов и одновременно их подвижность. Благодаря такой грамматической организации, закрепленной в звуке, Елена получает альтернативный облик то растения, то девушки, и эта «колебательность» закрепляется творительным падежом названия цветка ли-ли-ею,где ли-ли [87] — повторяющийся «квазикорень» одновременно и со значением альтернативности, и со значением мягкого перехода от одной формы к другой (т. е. может быть возведен к корню глагола ли-ть(ся),связанного с водой); а «-ею»может быть вычленено и как окончание творительного падежа, и как местоимение (Век в душе качаясь, Лилиею, праведница!).Иными словами, мы наблюдаем то, что Ю. Н. Тынянов назвал «интенсивацией колеблющихся признаков», т. е. «интенсивацией семантического момента в стихе» [Тынянов 1924, 84], и эта интенсивация во многом у Пастернака задается метафорами «бега» и «раскачивания». Глагол «бега» в этом случае выполняет функцию быстрого заполнения всего сквозного пространства и передачи признаков и «смысловой» энергии от одного объекта другому. Динамическая система признаков и их вариативность позволяют поддерживать, с одной стороны, целостность, а с другой — многообразие мира «СМЖ». «Осуществление этой системы связей обеспечивает сквозная проницаемость, которая является важным признаком пастернаковского пространства» [Mar'oti 1991, 189].

87

Ср. также Стеб-ли по ногам ле-та-ли; И-ли еле-еле<…> Жемчуг ожере-лья На п-ле-че Офе-ли-ином,т. е. все « ле» в этих строках также произносятся как [ли].

Если использовать термин «психомиметическое событие» философа В. Подороги, то глагольные формы «бега» как бы передают энергию самому тексту, динамизируют его форму, а «читатель резонирует в такт этим скоростям и напряжениям. В результате фундаментальный „активный слой“ текста существует до понимания, помимо понимания. Более того, он действует тем сильней, чем ниже уровень понимания, тормозящего действие внутритекстовых скоростей» [Ямпольский 1996, 20]. В целом же категория «одушевления» Пастернака, связанная с идеей «бега», подчиняется модели динамизации объекта субъектом немецкого психолога X. Вернера: «Подобная динамизация вещей, основанная на том, что объекты в основном понимаются через моторное и аффективное поведение субъекта, может привести к определенному типу восприятия. Вещи, воспринимаемые таким образом, могут казаться „одушевленными“ и даже, будучи в действительности лишенными жизни, выражать некую внутреннюю форму жизни» ([Werner 1948, 69], цит. по [Ямпольский 1996, 21]).

Непосредственно метафора «бега» обнажается в стихотворении Пастернака «Мельницы». Мельницы у поэта — это физическое воплощение идеи ‘измельчения’ и ‘круговращения’, которые в ментальном пространстве аналогичны ‘движению и преломлению мысли’ (см. 2.1.2.1). Во второй редакции этого стихотворения (1928) появляются строки …и буря<…> Вбегает и видит, как тополь, зажмурясь, Нашествием снега слепит небосклон,которые вводят уже ранее существовавшие в первой редакции: Тогда просыпаются мельничные тени. Их мысли ворочаются, как жернова. И они огромны, как мысли гениев, И несоразмерны, как их права.Иными словами, «мельницы», благодаря преобразованию природной энергии в энергию движения (буря вбегаетв мельницы, как ранее ветка в трюмо),становятся метафорой отражательного мыслительно-языкового процесса. Точно таким же способом «бега» связываются, по Пастернаку, и поколения поэтов. Говоря о «молодом искусстве» XX в., он в «Охранной грамоте» пишет: «…и это была историческая цельность, то есть отдача той страсти, с какой только что вбежало в них,спасаясь с общей дороги, в несчетный раз избежавшее конца человечество» [курсив мой. — Н.Ф.] [4, 211].

В этой связи интересно расшифровать пастернаковский вопрос О, куда мне бежать От шагов моего божества?В поэме «Девятьсот пятый год», как мы уже писали в 2.1.1., этот вопрос ситуативно связан со Скрябиным, однако в расширенном поэтическом контексте его можно понимать более широко. Если говорить об интертекстуальном генезисе, то содержательно вопрос Пастернака ближе всего к вопросу пушкинского «Странника» «Куда ж бежать?»,а по своей звуковой инструментовке первой строке стихотворения Фета «Когда Божественный бежал людских речей…».Предлог же от (бежать от)отсылает к другим знаменитым контекстам Пушкина, где герои бегут от «погони»: ср. в сне Татьяны из «Евгения Онегина» — Она бежит, он все вослед, / И сил уже бежать ей нет;а затем в «Медном всаднике» — И вдруг стремглав Бежать пустился. <…> Бежит и слышит за собой<…> — Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой.

В то же время в «Людях и положениях» поэт развивает идею «бега», связанную с любимым композитором, в своей собственной «легкой» манере: «Скрябин любил , разбежавшись, продолжить бег как бы силою инерции вприпрыжку<…> точно немного недоставало, и он отделился бы от земли и поплыл бы по воздуху.Он вообще воспитывал в себе разные виды одухотворенной легкости и неотягощенного движенияна грани полета» [курсив мой. — Н.Ф.] [4, 104]. Точно так же незадолго до этого описана Лара в романе «Доктор Живаго», которая является аналогом «девочки, вбегающей в трюмо». Движение Лары также скорее напоминало «шаги по воздуху», словно какая-то сила несла ее<…> гордая, воодушевляющая сила[3, 51].