Поэт и проза: книга о Пастернаке

Фатеева Наталья Александровна

Таким образом, неявная грамматика поэтического текста становится не только «грамматикой поэзии» и «поэзией грамматики», но и «грамматикой любви» [99] .

3.3. Семантическое поле «болезни» в творческой систему Пастернака

Ах, в болезни остреет зренье,

Мысль яснеет, тончает слух!

(М. Кузмин, «Лазарь» (Суд))

— Док, мы обустроим хаос?

ДОКТОР: — Я за.

(А. Вознесенский, «Жуткий Крайзис Супер Стар»)

99

Ср. название статьи А. К. Жолковского «Грамматика любви (шесть фрагментов)» в книге [Жолковский 1995].

Несомненная значимость концептов «болезни», «лечения» и «выздоровления» для мира Пастернака выводится на поверхность самими названиями ею произведений: таковы его стихотворение «Болезни земли» из книги «Сестра моя — жизнь», цикл «Болезнь» из книги «Темы и вариации», поэма «Высокая болезнь», стихотворение «В больнице» из книги «Когда разгуляется» и противопоставленный им своим заглавием роман «Доктор Живаго». Безусловно, тема «болезни»

как отражение болезненного, надрывного состояния окружающего мира была близка многим поэтам пастернаковского поколения (можно заметить прямые переклички между его текстами и текстами В. Маяковского, Н. Асеева, О. Мандельштама, М. Цветаевой и более ранними текстами И. Анненского). Однако у Пастернака, который обладал поистине «ультразвуковой» чувствительностью к малейшим нарушениям физической и психической гармонии, соотношение «болезнь-выздоровление» лежит в основании его поэтического мировосприятия и определяет способы прохождения им критических состояний. Видимо, доминирование этого соотношения и способы его разрешения биографически объяснимы тем, что «рождение творчества» у юного Пастернака следовало за падением [в день Преображения 1903 года. — Н.Ф.] и физическим повреждением, т. е. являлось как бы его следствием (см. [Раевская-Хьюз 1989, 147]).

У лирического субъекта Пастернака часто наблюдается крайнее обострение всех чувств: все вокруг «ударяет в нос», «ширит и рвет зрачок», «оглушает» — поэтому глаза «горят» и «напряжены до боли», «в ушах с утра какой-то шум», «в висках» постоянная, приводящая к «мигрени» боль, от переполнения чувств трудно дышать, малейшие движения «отдаются дрожью в теле», воспаляется кожный покров, «от высей сердце екает». После критических точек наступает разряжение, что получает выражение в содроганьях, лихорадочных состояниях, судорогах лицевых мышц, конвульсиях, которые как бы выводят на поверхность весь «нервный состав» «Я», у него возникает стремление «бежать» (см. 3.2), а затем — происходит обильное испускание слез и сложение стихов «навзрыд». Вот как, например, описывает свое состояние поэт после отказа любимой: «Лицо мое подергивала судорога, к глазам поминутно подступали слезы» («ОГ» [4, 181]). Лирическому «Я»и героям Пастернака часто кажется, что «бег» и «слезы» могут изменить реальное положение дел, хотя на самом деле это для них поиск только внутреннего выхода, способ сохранения внутренней энергии. Ср. в «Повести»: «Он [Сережа] либо плакал, либо смеялся,и этого нельзя было еще решить. <…> Он плакал так, точно прорвало не его, а их. <…> Словно слезы эти должны были иметь влияние на дальнейший ход житейских вещей»[4, 129]; или в «ОГ», где поэт вспоминает, как он «бежит» к Г-ву «как марбуржцу»: «Так вот, на такую живую безвыходность, сознанье которой было бы мне выходом, и бежал взглянуть я.Но глядеть было не на что. Этот человек не мог помочь мне» [4, 196].

При этом образы «болезни», связанные с напряжением лирического субъекта «выше сил», как еще ранее заметил А. К. Жолковский [1974], парадоксальным образом «выражают в стихах Пастернака великолепие жизни», а преодоление критических точек приводит к обретению утраченной гармонии — ср. в «ОГ»: «Сказочный праздник, едва не прервавшийся, продолжался, удесятеренный бешенством движенья и блаженной головной больюот всего только что испытанного» [4, 181].

В большинстве случаев болезненное состояние лирического субъекта в поэзии (реже в прозе) подается не через его личные ощущения: оно «вырывается наружу» — и тогда благодаря отражению неодушевленные сущности также наделяются способностью к ощущению, вещи предстают как эманации (точнее — «выплескивания») физических и психических состояний человека, что с особой силой проявляет себя в цикле «Болезнь», где «фуфайка больного» отделяется от тела «больного» и приобретает заглавный и персонифицированный статус; ср.: От тела отдельную жизнь, и длинней Ведет, как к груди непричастный пингвин, Бескрылая кофта больного — фланель: То каплю тепла ей, то лампу придвинь. Ей помнятся лыжи… [100] (см. также 1.1.3, 1.2.1). Сам же лирический субъект оказывается в роли соглядатая и подслушивающего — он даже уподобляет себя «конскому глазу», который, в свою очередь, подобен «глазам капсюль и пузырьков лечебных». Так возникает отраженная метафора «болезненного состояния», или, используя метаязык самого Пастернака, «напряжение метафоры до пределов» [101] [Мир Пастернака 1989, 126]. Данный способ самоэкспликации получает объяснение в ранней прозе о Реликвимини: «…видите, формы раскололись, они стали содержанием и за это терпят боль содержания» [4, 721], а в поэме «Высокая болезнь» приобретает заглавный статус. С пой точки зрения «кодифицирующая идея» заглавия романа «Доктор Живаго» расшифровывается как ‘исцеление’ по отношению к метафоре «болезненного состояния», а образ Юрия Живаго, доктора и поэта, — как ‘врачующий все сущее через жизнь’ (ср. ‘доктор живого’), в том числе и свою собственную «боль болезни высшей».

100

Согласно образной системе Пастернака, в «бескрылой кофте» больного лирического героя заключена его «больная душа», которая, «как пингвин» (т. е. птица, не умеющая летать), «непричастна к груди». Причем эта «птица» пингвинмужского рода, сама же «кофта-фуфайка» женского. Таким образом, в этом стихотворении и заглавии «Фуфайка больного» заложена контроверза, подобная той, что в «Полярной швее» (см. 3.2), но обратная в родовом отношении: В фуфайке больного Я видел больного без фуфайки, т. е. его «больную душу», у которой «подрезаны крылья». В книге «ТВ» сразу после «Болезни» следует цикл «Разрыв», где любимая — «ангел залгавшийся» — отделяется постепенно от «сердца в экземе» лирического «Я» мужского рода и «душу болезнью нательной» «дарит на прощанье». Так еще одна «попытка душу разлучить» с «Тобой» женского рода равносильна избавлению от «болезни» или снятию «больной души» в форме «кофты больного» (быть может, и «выворачиванию» ее «наизнанку», так как далее в цикле «Нескучный сад» «ТВ» речь идет «О вакханалиях изнанки Нескучного любой души»).

101

Если быть точными, то данная характеристика используется Пастернаком по отношению к Маяковскому (Он написал множество вещей, в которых напряжение метафоры доведено до тех пределов, где оно держится на одной только роковой способности индивидуальности получать впечатления, навязчивые по неукрощенной их оригинальности— [Мир Пастернака 1989, 126]),

однако, как и всегда у великих поэтов, она является прежде всего автохарактеристикой.

Доказано, что в романе «Доктор Живаго» Пастернак часто встает на точку зрения своего героя-врача. В связи с этим интересно подвергнуть анализу весь спектр болезней, болезненных состояний и их симптомов, который встречается в пастернаковской прозе и поэзии. Можно отметить, что если в поэзии носителями болезненных состояний являются скорее отделенные от человека чувства (любовь, тоска [102] ), природные явления и окружающие вещи, то в прозе чаще болеют и терпят недомогания сами герои. Когда же речь идет о внутренних переживаниях героев, то чувствам и эмоциям присваиваются признаки «физического повреждения», что позволяет Пастернаку достичь синестетического эффекта зрительной осязаемости, — ср.: «Зрелище пустой кроватки спустило с их голосов кожу. Но и с ободранною душой<…> они долго еще были людьми нашего десятка, то есть искали, чтобы найти» («Воздушные пути», [4, 91]). Звуковые же ощущения обретают зримость — ср.: «сверкающее истерикой женское контральто» [4, 89] в той же повести [103] . Именно поэтому в конце повести «ВП» внезапно обретший отцовство и тут же его потерявший Поливанов, испытывая «страшную ломоту в глазницах», хочет «собрать кожу на переносице» [104] (но вместо этого проводит по глазам, и все в комнате вновь начинает расплываться) и как бы озвучить свои зрительные ощущения — ср.: «Ему легче было бы, если бы спазмыих [глаз] не были так часты и беззвучны» [4, 98].

102

Ср. в «Скрипке Паганини»: И в сердце, более прерывистом, чем «Слушай» Глухих морей в ушах материка, Врасплох застигнутая боле, чем удушьем, Любовь и боле, чем любовная тоска! (1917).

103

Ср. затем в стихотворении «Август» из «Стихотворений Юрия Живаго»: Был всеми ощутим физическиСпокойный голос чей-то рядом.

104

Ранее это место было «очагом иссякающего и разгорающегося негодования» [4, 97]. Интересно, что «тяжкая болезнь» любви у Пастернака в книге «ВР» также заставляет «морщить переносицу» — ср.: И в рифмах дышит та любовь, Что тут с трудом выносится, Перед которой хмурят бровь И морщат переносицу.

При этом надо отметить, что в вариантах, черновых набросках и произведениях, не вошедших в основное собрание, физические и психические расстройства подаются в более «обнаженном» и акцентированном виде, чем в «окончательных» текстах. Так, например, во второй редакции стихотворения «Марбург» снято чисто физическое восприятие «боли любви» лирическим субъектом, акцентированное в первом (мне больно, довольно — стенает во мне Назревшее сердце, мой друг в матинэ?),а также «физиологичность» свертывания крови от «взгляда» окружающего пространства. Ср. в первом варианте:

И небо, как кровь, затворялось, спалясь О взгляд тот, тяжелый и желтый, как арника.

Во втором:

И небо спекалось, упав на кусок Кровоостанавливающей арники.

При этом арникаобретает свои лечебные свойства взамен «тяжелого и желтого» оттенка, видимо, связанного с «желчегонными» свойствами этого цветкового растения.

Что касается «определения» заболеваний, то в стихотворных текстах выбор слова — названия болезни нередко обуславливается его звуковым составом (ср.: « Тени стянеттрепетом tetanus»; «Листьям в августе, с астмойв каждом атоме» («СМЖ»), но затем происходит его контекстная семантизация и сопутствующая ей «симптомизация» — ср. в части «Осень» из книги «Темы и вариации»:

И на лете— налет фиолетовый, И у туч, громогласных до этого— Фистула и надтреснутый присвист.

В последнем примере, надо заметить, слово фистула, видимо, имеет не только медицинское, но и музыкальное значение (род флейты или органный регистр).

В поле «болезни» также попадают различные лекарства, лекарственные растения (успокоительные, наркотические средства, кровоостанавливающая арника, спирт, эфир, нашатырь, атропин, расширяющий зрачок, марена, ромашка и т. п.) и яды (сулема, серная кислота, цианистый калий и др.).

Связь некоторых этих веществ с «оптическими» свойствами глаза обыгрывается в поэзии Пастернака, создавая рифму и звуковые схождения — ср. рифмы « белладонну — бездонно»(недаром белладонну (красавку) использовали «прекрасные дамы» для подчеркивания красоты своих глаз) и «атропин — терпи»во втором отрывке «Из поэмы» (« Я спал. В ту ночь мой дух дежурил…»)1916 г.:

То атропин и белладонну Когда-нибудь в тоску вкропив, И я, как ты, взгляну бездонно, И я, как ты, скажу: терпи.

Интересно, что названия трав и растений таят в себе память рифмы « арника — кустарника» стихотворения «Марбург» и почти всегда наделяются, как и арника, «взглядом (цветка)»:

Иван-да-марья, зверобой, Ромашка, иван-чай, татарник, Опутанные ворожбой, Глазеют, обступив кустарник. («Тишина» из книги «Когда разгуляется»).