Поэтика ранневизантийской литературы

Аверинцев Сергей Сергеевич

олицетворение теплой материнской жалости; для готики важнее человечный лиризм девичества, материнства и страдания, как предмет рыцарского энтузиазма, проникновенной чувствительности. Византийские наследники бен-Сиры и здесь поставили на первое место дисциплину вышколенного духа, умение вести себя «по чину» — мудрость в специфически восточном смысле упорядоченности, «мерности» (netptoxiiq), «благообразия» (oe^vo-nii;). Еще раз: «Управь сердце твое, и будь тверд». Богоматерь северной готики, забывающая себя в плаче над телом Христа, здесь метафизически невозможна.

23Слова «душевный», «духовный» и прочие выражения того жеряда, к сожалению, слишком патетичны и расплывчаты; все же рискнем прибегнуть к этим

словам, пытаясь прояснить их в самом процессе употребления. Все мы понимаем обращенный к поэту призыв Вер-лена: «Возьми красноречие и сверни ему шею!» Ни грек, ни восточный книжник, ни византиец его не поняли бы. Господство «души» внашей поэзии есть то, что решительно мешает нам отождествить поэзию и риторику и даже побуждает мыслить их как вещи несовместимые. Эллины в принципе отождествляли сущность поэзии и сущностьриторики; когда Платон в своем «Федре» нападает на риторику, онбранит ее отнюдь не за «рассудочность», мешающую душе, но за безрассудство, за неразумное внушение, мешающее духу. Риторика ввысшем смысле слова едва ли не совпадает с сущностью античной ивизантийской поэзии, не исключая предельных ее вершин. Но проникновенную пронзительность текстов вроде «Книги Иова» также неследует смешивать с нашей «душевностью». Критерием и здесь можетслужить элоквенция, носящая в Библии особые черты, отличные отгреческой риторики, но ничуть не менее «сухая» и «рассудочная». Какраз в «Книге Иова» отточенная притязательность словесной формы, остроумие, острословие, вкус к спору, состязанию и сарказму доходятдо предела и празднуют доподлинный праздник. «Сердечности» этоне мешает (как не мешает ей чистейшая риторика византийской церковной поэзии).

24По сообщению Тацита, Юлий Агрикола «неоднократно рассказывал, что в ранней молодости предался бы изучению философии снепозволительным для римлянина и будущего сенатора жаром, еслибы благоразумие матери не охладило пыл его горячей души» (Agrico-la, 4, пер. А. С. Бобовича, в кн.: Корнелий Тацит. Сочинения в 2-х т. Т. 1. Л., 1969. С. 329). Вот римская точка зрения: будущему человекудела хорошо быть знакомым с философией, будь то ради нравственной ориентации или ради общей культуры, но для него «непозволительно» изучать философию со страстью. На исходе античности римские и греческие воззрения еще раз выявились в оценке почестей, оказанных Юлианом Отступником его учителю философу и магуМаксиму. Для Ливания, говорящего от лица греческой культуры, император, выходящий из сената навстречу учителю, — трогательное ивозвышенное зрелище: «Юлиан, вскочив со своего места среди сенаторов, побежал к двери, как Херефонт к Сократу (…) всем показывая

Примечания

и возглашая своим поведением, что мудрость благороднее царской власти (…) Что же все это значило? Он не только, как и можно подумать, отплачивал за учение, но и призывал к учению молодежь по всему свету, — да и стариков, добавил бы я, коль скоро и старцы устремились к наукам» (Libanii oratio XVIII, 155–156). Воображению Ливания предносится, так сказать, вселенский апофеоз школы. Иначе смотрит на дело Аммиан Марцеллин, исходящий из идеала римской государственности: он осуждает поведение столь любимого им Юлиана, находя, что император просто забылся и уронил себя (Ammiani Marcellini Res gestae XXII, 7).

Для контраста можно вспомнить, что пришельцы из Западной Европы еще в XII–XIII вв. воспринимали Византию как смешной мир грамотеев (ср. Каждан А. П. Книга и писатель в Византии. М 1973. С. 43).

26Pirke 'Abot IV, 1.

27Слово «мист» (ц-Ьоттц;, в традиционном славянском переводе — «таинник») вошло прямо из лексикона языческих

мистерий в лексикон христианской церкви. Климент Александрийский говорит о кре-щаемом: «Господь напечатлевает печать на своем мисте» (dementisProtrepticus 12 // PG 8. Col. 241 А). Монах, по выражению ГригорияНазианзина, есть «мист сокровенной жизни Христовой» (GregoriiNazianzeni carmen II, 2 // PG 37. Col. 1455 А). В Акафисте Богородицаназвана «таинницей неизреченного совета» — Trypanis C.A. FourteenEarly Byzantine Cantica (WBS V). Wien, 1968. P. 31.

2^ Ср. выше главу «».

Параллель тем более правомерна, что неопифагорейцы и неоплатоники поздней античности видели в текстах орфиков, Платона и других своих авторитетов непогрешимое божественное откровение, стоящее вне критики. Юлиан Отступник в своих попытках создать языческую церковь противопоставлял это откровение библейскому. Ср. Geffken Jo. Der Ausgang des griechisch-rfimischen Heidentums. Heidelberg, 1920, passim.

3 °Cp. Schwartz E. Griechische Geschichtsschreiber. Leipzig, 1959S. 495–598.

31Luciani De morte Peregrini, 13.

32Palladii Vita Ioannis Chrysostomi 12 // PG 47. Col. 44.

33Разумеется, в античном смысле этого слова, лишенном пейоративного оттенка.

34Athanasii Epistola encyclica 6 // PG 25. Col. 246 С.

35Constitutiones Apostolicae V, 7, 24.

Можно вспомнить уникальную статую Ипполита Римского в Ла-теранском музее в Риме, относительно которой существует мнение, что она представляет собой переделку античной статуи философа, осуществленную, чтобы увековечить память этого епископа и писателя III в.

37 Ср. Gerke F. Der Sarkophag des Iunius Bassus. Berlin, 1936.

Ио. 1, 38. 'Там же. 1,49.

40Там же. 3, 2.

41Map. 9, 5.

42Мат. 26, 25; там же. 26, 49.

43Ио. 7, 15.

44Мат. 7, 29; Map. 1, 22.

45Мат. 4, 23; там же. 9, 35.

46Ио. 7, 14.

47Map. 10, 1.

48Ио. 3, 2.

49Мат. 22, 23–45.

50Лук. 5, 33–39.

51Мат. 23, 8.

52Athanasii De incarnatione Verbi XII, 5 // PG 25. Col. 117 B.

53Втор. 8, 5.

54Gregorii Nysseni Vita Moysis 45 // PG 44. Coi. 316 С

55Theodoreti Cyrrensis De Sancta et Vivifica Trinitate II // PG 75.Col. 1161 С

56В традиционном переводе (славянском и затем «синодальном») — «детоводитель». С этой символикой связано заглавие трактата Климента Александрийского «Педагог», который вообще представляет собой яркий пример «педагогического» понимания взаимоотношений Бога и человека. «Воспитатель наш — святой Бог Иисус, Слово, наставляющее все человечество, сам человеколюбивый Богесть воспитатель» (Paedagogus I, 7, 55).

57Гал. 3,24–25.

581 Кор. 13, 10–12. 59Евр. 5, 12–14.

60Barhadbesabba Arabaya, eveque de Halwan. Cause de la fonda-tion des ecoles. Ed. A. Scher. PO 4. P. 319–404.

61Пигулевская Н. История Нисибийской академии. Источники поистории сирийской школы // ПС 17 (80). Л., 1967. С. 90—109, особенно 93–96.

62Barhadbesabba Arabaya. Cause de la fondation des ecoles.P. 345–362.

63Втор. 8, 2–5.

64Имеется1 в виду роль Иоанна Предтечи как посредника междуВетхим и Новым Заветом, авторитетно отождествившим Христа стем, кого предсказывают библейские пророчества.