Поэтика за чайным столом и другие разборы
Шрифт:
[Чехов 1974–1983: XII, 119–122]
Об источниках, использованных Чеховым в работе над этим морским лексиконом, см.: Там же: 374–375 (примечания И. Ю. Твердохлебова); об изучении Пастернаком флотских реалий при написании поэмы «Девятьсот пятый год» (1925–1927) см.: Пастернак 2003–2005: I, 525–526 (комментарии Е. Б. и Е. В. Пастернаков, со ссылкой на письмо поэта к М. И. Цветаевой от 8 [вернее, 5] мая 1926 г. — Пастернак 2003–2005: VII, 669).
17
Ср.
18
Ср. у Мандельштама: Чудовищна, как броненосец в доке, Россия отдыхает тяжело («Петербургские строфы», 1913); Чудовищный корабль на страшной высоте Несется, крылья расправляет… («На страшной высоте блуждающий огонь…», 1918); В ком сердце есть — тот должен слышать, время, Как твой корабль ко дну идет <…> Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий, Скрипучий поворот руля («Прославим, братья, сумерки свободы…», 1918).
Это было общее место в поэзии тех лет, ср. еще: «Красный кормчий (Владимиру Ильичу Ленину)» Ильи Ионова (1918): Руками сжав штурвал железный, На красной вышке броневой Стоит и держит путь свой звездный Мятежный, гордый рулевой… и т. д. еще 9 строф; «Воздушный корабль» Клюева (1918–1919): Я построил воздушный корабль <…> Мой корабль — буревые стихи. Только с паруса Ленина лик С укоризной на Смольный глядит.
19
Ср.: И палое небо с дорог не подобрано («После дождя», 1915); И все ниже спускается небо И падает накось, И летит кувырком, И касается чайками дна («Девятьсот пятый год», 1925–1927). В строке С звездами — дно слышится еще и отзвук ломоносовского «Вечернего размышления…»: Звездам числа нет, бездне дна.
20
О «коллаборационистской» поэтике «Второго рождения» см.: Жолковский 2011а: 301–306.
21
Подобные эмфатические, но грамматически не совсем правильные выражения с такой, такая, настолько есть в письмах влюбленного Пастернака к З. Н. Нейгауз; ср. «…работа, и природа, и музыка настолько оказались тобою <…> Что ты такое счастье, такое подтверждение <…> моей особенной [курсив Пастернака. — А. Ж.] способности любить <…> такая разгадка всего моего склада <…> такая сестра моему дарованью…» (28 июня 1931 г.; Пастернак 2003–2005: VIII, 548);
22
«В ямбах и анапестах Пастернака достойны удивления многосложные безударные зачины <…> Во всей русской поэзии XIX в. до сих пор разыскан только один стих 4-стопного ямба с несомненным пропуском двух первых метрических ударений: <…> И не перестает сиять <…> (Г. Батеньков) <…> — тогда как в пастернаковских стихах насчитывается 17 таких строк» [Шапир 2004: 259–260]. Шапир приводит полный список этих примеров, начиная со строчки из «Матроса в Москве», и связывает эту черту пастернаковской дикции с ее небрежной естественностью. Это, однако, не отменяет иконического потенциала таких двойных пиррихиев, реализующегося при соответствующих семантических обстоятельствах.
23
Потребность в подобных метаморфозах и их возможность, в сущности, уже была задана исходной потерянностью одинокого пьяного матроса в Москве (по контрасту с принятым топосом питерской революционной матросской массы).
24
Поэтому отмеченная Шапиром неувязка (см. примеч. 15) может объясняться насущностью этого построения, опирающегося, кстати, на паронимическое родство торса и матроса.
25
См. об этом: Жолковский 2011а: 248–252, 279.
26
Этому способствует и настойчивый упор в стихотворении на предикат был, который несколько раз проходит и в первой главе Бытия (И был вечер, и было утро и т. п.).
27
О возможной автопроекции Блока на финальный образ Христа см.: Смола, Приходько, Гоморев 1999: 326–340.
28
«В советское время подчеркивалось, что поэт принимает революцию, поставив впереди двенадцати революционеров (двенадцати апостолов) Иисуса Христа: В белом венчике из роз Впереди Исус Христос. Кстати, некоторые противники „религиозного дурмана“ считали неуместным, снижающим революционный пафос поэмы, появление Христа во главе двенадцати. Они предлагали другой вариант последней строки: Впереди идет матрос, не заботясь о том, что с матросом не совсем совместим белый венчик из роз. Но если придерживаться реальности, что вовсе не входило в замысел Блока, оправдывавшего революцию высшим из возможных оправданий — именем Христа, матрос и на самом деле был бы более уместным впереди героев поэмы. Ведь они тесно связаны с разбойной, уголовной стихией, с кровью, грабежами (на спину надо б бубновый туз; запирайте етажи, нынче будут грабежи)» [Рейфман 2003: ч. I, гл. 8].