Поэтика за чайным столом и другие разборы
Шрифт:
433
Более того, даже такой архисентименталистский текст, как «Бедная Лиза», включает осознание культурной относительности «чувствительного» мироощущения (см.: Жолковский 1994: 105–106).
434
Подробнее об этом см.: Фрейденберг 1936.
435
Сопоставление трех текстов носит историко-типологический
436
Отмечено К. Чуковским; см.: Жолковский 1994: 331.
437
Слегка отличный текст под заглавием «Рассказ про даму с цветами» вошел в «Голубую книгу».
438
Кстати, у Зощенко есть рассказ и с таким заглавием.
439
О литературных счетах Зощенко с Тургеневым см.: Жолковский 2007: 347.
440
Отметим, что по крайней мере у двух героинь русской литературы — Наташи Ростовой и Настасьи Филипповны (ср. ниже примеч. 14) — с поместьем, носящим это значащее название, связаны идиллические воспоминания.
441
Здесь не исключено прямое пародирование знаменитых строк из «Незнакомки» Блока: И вижу берег очарованный И очарованную даль. По свидетельству Чуковского, первым шагом Зощенко к созданию собственной литературной маски была работа над рефератом о Блоке [Жолковский 1994: 335; гл. 7, примеч. 30]. О развенчании молодым Зощенко прекрасных дам и незнакомок Блока см. также в воспоминаниях Веры Зощенко, вдовы писателя [Воспоминания 1981: 84]; об уравнении «Аристократка» = «Незнакомка» см.: Жолковский 2005 [1988].
442
Ср. сведения о возможном прототипе героини — жене Ф. К. Сологуба писательнице Анастасии Чеботаревской [Вольпе 1991: 181].
443
Вспомним денежные расчеты вокруг финального посещения могилы станционного смотрителя (см.: Жолковский 1994: 105).
444
Перед нами ситуация, диаметрально противоположная «Бедной Лизе», где измена приводит к самоубийству, каковое, в свою очередь, позволяет Лизе уже из-за гроба вернуть себе любовь Эраста. Кстати, этот довольно скупо намеченный Карамзиным эффект положил начало существенному для русской литературы мотиву ‘женщины-жертвы, преследующей своего бывшего мучителя’. В пушкинской «Русалке» он принимает форму планируемой физической расправы (Русалки с Князем), а в «Идиоте» жертве (Настасье Филипповне) удается морально раздавить всех виновных и невиновных мужчин еще в этом мире [Matich 1987: 55];
445
Эти зощенковские рыбаки играют ту же роль ‘свидетелей сцены узнавания’, принимающих участие в ее (про- или анти-)культурной интерпретации, что и богобоязненный кузнец (а также полковник) в сцене экзекуции в «После бала». Их интерес к деньгам вовсе не находится «по ту сторону культуры» и явственно отражает новую систему ценностей, стоящую за «материалистическими» рассуждениями рассказчика. А на более глубинном уровне роль этих рыбаков — как в буквальном смысле «ловцов человеков» (причем не столько их душ, сколько тел) — тоже соотносима с темой рассказа, а значит, и с христианской концовкой «После бала» (ср. также примеч. 18).
446
Автор — приблизительный ровесник инженера, которому в рассказе «лет сорок»; самому Зощенко сорок лет исполнилось в 1934 г.
447
О попытках интерпретации художественных текстов Зощенко в свете автопсихоанализа, предпринятого им в этой книге, см.: Hanson 1989; Жолковский 2005 [1988], Жолковский 2007.
448
Как прямо заявленная тема рассказа «Дама с цветами», так и его подспудная личная проблематика уходят корнями в соответствующие архаические структуры (ср. наш анализ «исторических корней» «После бала»). Героиня представляет собой своего рода спящую красавицу, а вернее Эвридику, подлежащую вызволению из подземного царства, на границе которого возникает вопрос об уплате денег хароноподобным рыбакам (недоверие рыбаков можно соотнести с уклонением Орфея от платежа Харону). В сущности, героиня мертва с самого начала (она не ест и не улыбается) и соответственно отделена водной преградой от мужа, ездящего на работу на пароходе (ср. страх воды у самого Зощенко, в частности в рассказе «Рогулька»). Однако, найдя героиню, так сказать, в царстве мертвых, герой, вместо того чтобы вернуть ее к жизни поцелуем и забрать с собой, цинично отвергает ее и с легким сердцем возвращается на свой берег один, чем вносит радикальную поправку в мифологический подтекст рассказа. Но в целом этот поворот имеет опору, с одной стороны, в трагическом исходе мифа об Орфее и Эвридике, а с другой — в центральной для русской литературы мифологеме лишнего человека, неспособного к полноценному союзу с женщиной, от которой он по тем или иным мотивам отказывается.
449
Это первое упоминание латыни исподволь готовит ее использование в кульминационном эпизоде главы (см. ниже).
450
В результате она получает возможность писать о «настоящем рае, небесном».
451
Ср. озабоченность детскими воспоминаниями героя «Дамы с цветами».
452