Поэты 1790–1810-х годов

Мартынов Иван

190. ПОСЛАНИЕ В ВЕНУ К ДРУЗЬЯМ

Давно живущие средь Вены И мне давнишние друзья, Душа к которым без измены Давно привержена моя! Я к вам от Северной Пальмиры Теперь, настроя звуки лиры, Хочу послание писать И о себе кой-что сказать. Обнявши брата Владислава, Через него я шлю к вам весть, Как здесь Российская держава Не престает поныне цвесть, Как здесь министры все спокойны, Устроясь во взаимный лад, И их чиновники достойны Берут чины наперехват. Как здесь, в обширном Петрограде, На дождь и слякоть несмотря, Во

всем величьи на параде Мы видим нашего царя. Как он, Европу созерцая, Иметь мечтая перевес, Обширно царство оставляя, Спокойно едет на конгресс. Что ждет вдали — того не знаем, Но, други, согласитесь в том, Что трон, который покидаем, Несчастным кажется рулем. Не осердитесь хоть из дружбы, Что речь покажется темна. Ведь я чиновник статской службы, А в оной ясность не нужна. Оставя свой предмет высокий, Я о другом вам расскажу: И красоту здесь, и пороки Литературы покажу. Здесь пишут менее, чем было, И повестей хороших нет: Не всходит более светило Поэзии средь наших лет. Державин спит давно в могиле, Жуковский пишет чепуху, Крылов молчит и уж не в силе Сварить Демьянову уху, Измайлов, общий наш приятель, Хоть издает здесь свой журнал, Но он лишь только что издатель, И ничего не написал. 1818

191. ПАДЕНИЕ ЛИСТЬЕВ

Элегия

Рассыпан осени рукою, Лежал поблекший лист кустов; Зимы предтеча, страх с тоскою Умолкших прогонял певцов; Места сии опустошенны Страдалец юный проходил; Их вид во дни его блаженны Очам его приятен был. «Твое, о роща, опустенье Мне предвещает жребий мой, И каждого листа в паденье Я вижу смерть перед собой! О Эпидавра прорицатель! Ужасный твой мне внятен глас: „Долин отцветших созерцатель, Ты здесь уже в последний раз! Твоя весна скорей промчится, Чем пожелтеет лист в полях И с стебля сельный цвет свалится“. И гроб отверст в моих очах! Осенни ветры восшумели И дышат хладом средь полей, Как призрак легкий, улетели Златые дни весны моей! Вались, валися, лист мгновенный, И скорбной матери моей Мой завтра гроб уединенный Сокрой от слезных ты очей! Когда ж к нему, с тоской, с слезами И с распущенными придет Вокруг лилейных плеч власами Моих подруга юных лет, В безмолвьи осени угрюмом, Как станет помрачаться день, Тогда буди ты легким шумом Мою утешенную тень!» Сказал — и в путь свой устремился, Назад уже не приходил; Последний с древа лист сронился, Последний час его пробил. Близ дуба юноши могила; Но, с скорбию в душе своей, Подруга к ней не приходила, Лишь пастырь, гость нагих полей, Порой вечерния зарницы, Гоня стада свои с лугов, Глубокий мир его гробницы Тревожит шорохом шагов. <1819>

192. ЭПИТАФИЯ КНЯЗЮ КУТУЗОВУ СМОЛЕНСКОМУ

Пади пред гробом сим, России сын и Феба! Не смертный погребен — здесь скрыт посланник неба! <1819>

193. К ПОРТРЕТУ ФРИДРИХА II

Сей смертный помрачил сияние короны, Ум, лучший дар творца, во зло употребил, Ему дивилися — и гибли миллионы, Он

добродетель пел — и бич Европы был. Поступками тиран, философ размышленьем, Величие снискал единым преступленьем; Им свет опустошась, его боготворил. <1819>

«ЗЕЛЕНАЯ КНИГА»

Если официальные объединения типа Общества любителей российской словесности при Московском университете представляли один полюс литературной жизни, то на другом располагался интимный кружок друзей-поэтов, чуждающийся любых форм организации. Вместо статутов и протоколов единственным документом такого кружка была тетрадка, заполняемая коллективными стихами, а распорядок заседаний заменялся ужином,

Где до утра слово пей! Заглушает крики песен… (Пушкин. «Веселый пир»)

В этом отношении и кружок Милонова, и его рукописный «орган» — «Зеленая книга» — существенно дополняют общую картину литературы эпохи.

Милонов — одаренный поэт, сравнивавший себя с Ювеналом, литературный учитель Рылеева, один из ярких представителей гражданской поэзии 1810-х годов, имел и другую славу — трактирного завсегдатая и пьяницы. Именно эту вторую славу Милонова зафиксировал и передал потомству в записанных им анекдотах («Table talk») Пушкин. Пушкинские записи позволяют увидеть здесь нечто более значимое, чем эпизод из биографии второстепенного поэта. Пушкин подбирает случаи столкновения «высокого» и признанного поэта и его более талантливого, но спившегося и ставшего изгоем современника: Сумароков и Барков, Херасков и Костров, Гнедич и Милонов. В таком сопоставлении самое «падение» одаренного поэта выступает как неприятие мира и бунтарство.

В этом смысле показателен и демонстративно «внелитературный» кружок литературных друзей Милонова. Дело не только в том, что он был составлен из людей, далеких от признанной литературы. Нормы высокой поэзии были здесь объектом пародирования и осмеяния; «трогательные» стихи, которые «маленький Опочинин» должен поднести великой княгине Екатерине Павловне, сочиняются коллективно, а гонораром служат бутылка коньяку, сахар и лимоны для изготовления пунша. Сочинение стихов сопровождается пародийной поэтической перепиской.

Образцом такого рода фамильярной кружковой поэзии служит «Зеленая книга» Милонова — Политковских, которая дошла до нас в неполной писарской копии из архива Я. К. Грота (ПД), озаглавленной «Выписки из Зеленой книги». Кружок этот сложился, видимо, незадолго до войны 1812 года, и его встречи продолжались до 1820 года — времени смертельной болезни Милонова. В «Выписках» имеются стихи, датированные 1811 и 1814 годами. По всей вероятности, «Зеленая книга» велась на всем протяжении существования кружка.

М. В. МИЛОНОВ

194–196. НАДПИСИ К ПОРТРЕТАМ

1. ОЛЕНИНА

Поэтов небольших великий Меценат И человек в миниатюре; Но в этом он не виноват, А только стыд натуре.

2. ПОРТНОГО НИМАНА

Вот Нимана портрет! Его узнает тот, кто в долг во фрак одет.

В. И. РЕМБОВСКОГО

Се вид Рембовского! Хоть чином не велик, Но так душою добр, что стоит генерала! Он, если бы вина на свете недостало, Предложит вам сосать его почтенный лик.

197. ПО СЛУЧАЮ ПРИНЕСЕНИЯ СКВЕРНОЙ ВОДКИ ДЛЯ ПУНША, В ЧАЯНИИ ПРЕКРАСНОГО РОМА И В РАСПОЛОЖЕНИИ ВЫПИТЬ С АППЕТИТОМ БОЛЕЕ И БОЛЕЕ

Возможно ль не роптать на жребий в здешнем мире? Желаешь выпить шесть, а только пьешь четыре.

198. НА ВЗДОРОЖАНИЕ РОМА ДО ВОСЬМИ РУБЛЕЙ БУТЫЛКА

Ужасно цены как на вещи поднялись, И сколько ни дивлюсь Патрикия я духу, Такие времена, что, как ты ни крепись, С Рембовским съедешь на сивуху.

199. К НЕВКУШАЮЩЕМУ ЛЮБИТЕЛЮ ПУНША

Хоть пунш давно готов, Понтикус не вкушает И с отвращением как будто бы глядит. Иной подумает, что вкуса в нем не знает И даже на людей вкушающих сердит. Не воздержание виной тому, не чванство: Но самая любовь ко Вакховым дарам. Он из любви к нему доказывает нам, Что трезвость наконец рождается от пьянства.