Поэты 1790–1810-х годов

Мартынов Иван

Литературные воззрения Анастасевича сформировались под влиянием идей Просвещения XVIII века: ему импонировала торжественная гражданская поэзия, с большим уважением относился он к памяти Тредиаковского, в насмешках над которым усматривал все тот же ненавистный ему дух дворянского дилетантизма. Отрицательное отношение к легкой поэзии карамзинистов сближало его с «Беседой». Однако он не чувствовал себя единомышленником Шишкова, скептически оценивая его лингвистические концепции.

Стихи Анастасевича никогда не были собраны. Огромный его библиографический архив — труд всей жизни — в значительной степени погиб.

218. О «ТЕЛЕМАХИДЕ»

Соотич, тезка мой, певец чистосердечный, «Ездою в островок любви» венец сорвавший вечный, Елико ты меня в «Предсловьи» ни просил, Чтоб я прочесть сей труд собрал побольше сил, За искренность челом бия по-молодецки, Признаюсь, часто я над ним сыпал мертвецки. Тогда мне грезилось — сказать, да не солгать, Что я желал тебе вовек не прелагать Ни сей «Езды» крутой, ни той «Телемахиды», Которой сам себе ты столь нанес обиды, Что наши умники, не зрев ее в мой век, Кричат наслышкою: «Ты глупый человек!» И слов пяти собой сказать не зная сами, Живут чужим умом, вовек слывя скворцами. Не гневайся, мой друг, не слушай ты их врак, Пусть попугаи все твердят: «Дурак,

дурак!» Кто сердится на то, сполу был кстати так. Чрез века три тебе хвалу воздаст потомство, Что первый с музами ты россов ввел в знакомство. 1811 (?)

219. П. И. В<АРАКИНУ>, СОЧИНИТЕЛЮ «ПУСТЫННОЙ ЛИРЫ», НАПЕЧАТАННОЙ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ В 1807 г.

Не ты забвенный сын природы — Она таких, как ты лишь, мать, Есть светло-чтимые уроды — Они ей не хотят внимать, Она не признает сынами Тех, кои держат с счастьем связь, Гнушается их именами, Пред ней равны — невольник, князь. «Мы-то созданья превосходны!» — Кричат одни тщеты друзья. С мечтой их все ли мненья сходны? Ты первый против, как и я. Пускай кричат лишь меж собою, Пусть храмы ставят им рабы… Чу!.. Клия вторит ли трубою, Их крик — на праге их судьбы. Нет, здесь их гром весь свет смущает И мало света им… а там Сажень земли их прах вмещает, Коль лягут по своим местам. Там, там одна лишь обща доля Без всякой разности их ждет. Не их нередко — наша воля Последний долг им воздает, Предать земле их бренно тело Не им и даже долг сей в честь: Обыкновение хотело К обрядам нужду сопричесть. Ты правду рек, что «кто несчастным Явит лучи своих доброт, Утешит взором их приятным И слезы горестны отрет, Тот равен солнцу животворну; Прострет кто руку благотворну На помощь страждущим в бедах, О нем во области эфирны Несутся гласы звучны, лирны, В дубровах слышны и градах», Что «муж, ко счастию народа Избранный всем благотворить, От рода будет и до рода В сердцах и чувствах наших жить. Тот, коего мужик рукою Вводился в храм наук к покою, Или проникнув оком в даль, Кто испросил ему в награду За пользу отчеству иль граду От доброго царя медаль…» В <аракин>, в мыслях благородный! Вот лучший в свете твой диплом: Ты не несчастен — дух свободный В ярме не может быть рабом. Се дух твой с лирой возлетает Туда, где впуск не по чинам, В ряду с бессмертными читает Определенье именам… Ты зришь с улыбкой, с сожаленьем Сколь мало на Олимпе тех, Что век свой здесь живут лишь мненьем Невежд — рабов своих утех. Там песни нищего Омира Преодолели цепь веков, Там и твоя «Пустынна лира» Преодолела звук оков. Там сын скитавшийся Фингала В туманах, в дебрях лишь бряцал. Нет барда, ни языка галла — Глас уцелел в вертепах скал! Твой глас пустынный, глас природы, Настроенный по шуму волн, По свисту ветров, чад свободы, И сельской простоты он полн. Но слух ничем не зараженный Умеет прелесть различать, Глас, жаром истины возжженный — Один изящества печать. А тон, подделанный искусством, Пленяет новостью лишь слух, Не тронет сердца с чистым чувством — К нему друг правды вечно глух. Что может с честью той сравниться, Коль сельской лире царь внимал? Твой должен рок перемениться — В нем часть бард россов принимал. Но потерпи, как терпит гений, Пока еще не прогнан мрак, Пока с превыспренних селений Феб всем явит свой светлый зрак. 20 января 1812

220. БЕСЕДЫ

Мы часто слушаем в беседах ахинею, Все знают Ермолу и шепчут все: «Бог с нею!» Не важность мнение — кто переучит нас? А дело в том — кто врет? В какой он вписан класс? 1812

С. Н. ГЛИНКА

С. Н. Глинка. Гравюра на дереве К. Адта (ПД).

Сергей Николаевич Глинка, старший брат известного поэта и декабриста Ф. Н. Глинки, родился 5 июля 1775 года в селе Сутоки Смоленской губернии, в семье небогатого отставного гвардейского офицера. В шестилетнем возрасте Глинка был отдан в сухопутный шляхетный корпус в Петербурге, где провел 13 лет. Большое влияние в это время на него оказал Я. Б. Княжнин, который был в корпусе наставником русской словесности и пользовался большой любовью воспитанников. Уже в корпусе Глинка отличался мечтательностью, восторженностью и писал стихи. По свидетельству самого Глинки, В. А. Озеров показывал эти стихи Державину, но одобрения они не получили. Зато прочитанное на экзамене высокопатриотическое сочинение Глинки вызвало похвалу М. И. Кутузова, и он сказал тогда же; «Нет, брат! Ты не будешь служить, ты будешь писателем» [235] .

235

С. Н. Глинка, Записки, СПб., 1895, с. 121.

В 1795 году, выйдя из корпуса офицером, С. Н. Глинка совершил путешествие на родину, впечатления которого оставили заметный след во всей его жизни, а затем отправился служить в московский линейный батальон, был одно время адъютантом Ю. В. Долгорукова, участвовал в походе Суворова 1799 года и в 1800 году вышел в отставку в чине майора. К этому времени он выступил в печати со стихами.

Прослужив некоторое время учителем на Украине, Глинка с 1802 года поселился в Москве, занялся переделкой для русской сцены французских опер и написал несколько драм патриотического содержания: «Наталья, боярская дочь», «Минин», «Сумбека» и другие, многие из которых с успехом шли на сцене.

В 1808 году Глинка женился и жил скромно и уединенно, имея впоследствии многочисленное потомство. Он был знаком почти со всеми московскими литераторами своего времени (Дмитриевым, Жуковским, В. Л. Пушкиным, князем Шаликовым и др.), но редко появлялся на литературных обедах и вообще был далек от литературного «света». По свидетельству С. Т. Аксакова, «он не мог видеть бедного человека, не поделившись всем, что имел, забывая свое собственное положение и не думая о будущем,

отчего, несмотря на значительный иногда прилив денег, всегда нуждался в них» [236] .

236

С. Т. Аксаков, Собр. соч., М., 1956, т. 3, с. 9.

С 1808 года Глинка стал издавать «Русский вестник» — журнал, намеренно противопоставлявший Россию всему европейскому, особенно французскому.

Апогеем деятельности Глинки и периодом его короткой славы был 1812 год. Журнал Глинки в этот грозный год приобрел авторитет и читался даже простым народом. Глинка стал, по выражению Вяземского, «законным трибуном». Но сразу же после победы над Наполеоном потребность в патриотическом пафосе сильно упала. «Русский вестник» стал быстро хиреть и сделался предметом насмешек. Глинка ни в чем не изменился: он выпускал одно за другим патриотические сочинения, с 1815 года принялся за русскую историю, которую писал с пафосом, но без документов, однако она имела успех как учебное пособие и выдержала три издания. В 1822–1823 годах Глинка пытался издавать «Детское чтение», пробовал свои силы и на педагогической деятельности, но все неизменно кончалось долгами и неудачей. В 1824 году прекратился «Русский вестник». А. С. Шишков и Н. М. Карамзин приняли участие в судьбе Глинки. В 1827 году он вынужден был принять место цензора по новому цензурному уставу, о котором писал с возмущением: «§ 151 чугунного устава обязывал цензоров отыскивать двоякий смысл, то есть превращать цензурный комитет в инквизицию» [237] . Он не желал стеснять свободы авторов, независимо от их взглядов и, где это было можно, разрешал все своей властью, обходя цензурный комитет, с которым скоро перессорился и в конце концов был уволен от должности цензора в 1830 году. В годы цензорства и в 1831 году Глинка активно сотрудничал в «Дамском журнале» князя Шаликова под псевдонимом «Мечтатель», причем вернулся к мотивам стихов своей юности, воспевая сельский уют, мир, покой. Мечтательство не давало средств к существованию, пришлось ехать в Петербург, и там с помощью Жуковского и А. С. Шишкова Глинка получил пособие на издание своих записок. В последние годы Глинка ослеп, и свой «Очерк характера Суворова» диктовал. Умер он 5 апреля 1847 года. Незадолго до его смерти Белинский писал: «С. Н. Глинка в восторге от своего времени: он им гордится, его любит, им живет, воспоминанием о нем молодеет. Все это очень естественно и очень хорошо… И притом С. Н. Глинка был молод в славную эпоху жизни России — ему есть о чем вспомнить с гордостию и упоением» [238] .

237

С. Н. Глинка, Записки, СПб., 1895, с. 349.

238

В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. 9, М., 1955, с. 415.

Основные издания сочинений С. Н. Глинки:

Собрание новых романсов и песен, М., 1798.

Сочинения, чч. 1–4, М., 1817.

Записки, СПб., 1895.

221. МОИ ЖЕЛАНИЯ

Родясь в посредственной судьбе, Даров и счастья не желаю; Умеренность! в одной тебе Свое я счастье полагаю. Нельзя спокойствия купить За все сокровища вселенной; В душе, корыстью зараженной, Оно вовек не может быть. Когда б огромные палаты, Где средь веселия цветов Вельможи крепким сном объяты; Когда б роскошных блеск пиров, Когда б тех пышностей сиянье, Которым жжем мы фимиам, Смягчая жизни сей страданье, С собой давали счастье нам, — Фортуне б стал я поклоняться, Чтоб сим блаженством наслаждаться; Но стану ль рабствовать пред ней, Когда щедротою своей Она лишь душу отравляет И сердце — в камень претворяет? От бури уклонясь мирской, С тобой, возлюбленный покой, Под кровом хижины смиренной В судьбе б я жил благословенной; Когда бы Лизанька моя, Которой сердце отдал я, В ней восхотела жить со мною! С твоей ли, Лизанька, душою — В сем мире развращенном жить? Где добрых, умных презирают, Мидасов пышных величают; Где сердцем надобно хитрить, Где в глупость простоту вменяют; Где надобно обман любить!.. Оставь, оставь сей свет несчастный, Предрассуждению подвластный, Приди под кров спокойный мой, Приди — тебя сюда со мной Природа нежна призывает: Она тебя лишь ожидает, Излить готовясь чашу благ! Приди — и дуть Борей престанет, Сквозь тучи Феба луч проглянет, Зефир повеет на лугах. Из урн наяд ручьи прольются, В луга цветущи понесутся; Но прелести твои узрев, От удивленья онемев — Остановят свое теченье… Приди — и нежный соловей, Сидящий с милою своей, Твое услышав приближенье, Веселым гласом возгремит И твой приход здесь возвестит. Приди — здесь вновь всё оживится, Тобою всё возвеселится. А я, тебя зря каждый час, Себя и целый свет забуду. Пускай и свет забудет нас, Я тем благополучней буду!.. 1795

222. ДРУГУ РУССКИХ

Жить для Отечества, вот бытие одно; Нам счастье от небес в нем истинно дано. Мечтатель говорит: «Я гражданин вселенной», А русский: «Край родной вселенная моя». Мила своя страна душе благорожденной; Ей мысли, ей душа посвящена твоя. 23 января 1808

223. НА ВЗЯТИЕ ИЗМАИЛА

Величественна тень восходит над Дунаем! Дунай смутился, восшумел; Как будто молнией и громом поражаем, В волнах он бурных закипел. От облаков взглянул Суворов! Летит перун от быстрых взоров; Слова его как гром гремят, Брега дунайские дрожат, И стены потряслись Синила [239] ; Над ними исполинска сила, Суворова над ними длань: О, сколь ужасная воспламенится брань! Суворов рек Багратиону: «Ступай! Враждебную в прах опрокинь препону; Ступай, питомец мой!..» Героев вождь ступил, И к Александровым стопам пал Измаил! Он пал с смирением: в трепещущих стенах Ни гром, ни страшный меч не поселили страх. Он славою побед предтекших низложился; Мечу, обвитому оливой, покорился! Так торжествует росс и миром и войной! Дунай! престань шуметь кипящею волной: Пускай внимают все, что к нам гласит судьбина: «Суворов не исчез! жива Екатерина!» 1809

239

Прежнее название Измаила.