Поэты пражского «Скита»

Малевич Олег Михайлович

«Я сосчитать ударов не могла…»

Я сосчитать ударов не могла; Опять часы смятеннее и реже. Все тех же парков неусыпна мгла, И улиц перелеты те же. Маячат одинокие углы, И пустота звонит у изголовья. И только версты длинны и светлы, Насквозь пронзенные любовью. Бессильных слез уже не удержать, А радости так было мало. У дальних стрелок снится сторожам Дрожание колес на шпалах. Но невозможен больше твой возврат Из страшного неведомого края. Опять часы… И новый час расплат… Я не боюсь. Я умираю. 6.11.35 «Скит». III. 1935

БОЛЕЗНЬ

Голубиного зова глуше Шум

весны за нашим окном. Задыхаются наши души, Окрыляясь жаром и сном. Только сердцу труднее биться, Только новый страшнее бред; Это злые синие птицы Заслоняют крыльями свет. И опять — безмерная жажда, И опять — что когда-нибудь… Весна не приходит дважды, И от кашля пустеет грудь. «Вся моя жизнь»

ВОСКРЕСЕНИЕ

Предвесенние ветры навеяли сырость От небесных проталин до каменных глыб, И обманчивый шум зародился и вырос И дурманит туманом глухие углы. Под мучительный голос чужих колоколен Мы одни воскресаем в знакомом бреду. Мы небесным идем застывающим полем. Чтобы звезды считать в монастырском саду. Горечь ночи сочится на каменных скатах, В фонарях и домах опрокинутых ниц. Мы одни умираем. И мы… без возврата; Как зарей вознесенное пение птиц. И знакомый конец, как венчанье, приемля, Мы под этими новыми звездами ждем. Чтобы бросить, как сон, эту горькую землю Ранним утром, под первым весенним дождем. Прага, 1934

ВЕСНА

Опять смятенным голосом зовут, Захлебываясь трелью, водостоки. Опять весна дрожит, как наяву, В твоих зрачках, по новому широких. И в соловьином сне ее не удержать; Она дождем сиреневым нагрянет, Чтобы в бензинный ветер лить дрожа Встревоженное полыханье. И наши в сотый раз сердца растут, Как новый стих, что знойным ливнем хлынет, И мы выискиваем свой маршрут На карте розовой и синей. Но оттого, что руки тяжелы, А крылья… где мы обронили крылья?.. Мы в зеркалах утонем взглядом злым, Где наши лица навсегда застыли. И нехотя допишет карандаш Последние нерадостные строки, Что соловьиный этот мир — не наш И не о нас тоскуют водостоки. Прага, май 1935 «Скит». IV. 1937

АКТРИСЕ

(Актриса)

Огромный занавес упал, И было просто воскресенье От темноты зловещих зал. От неизбежного смятенья. Тебе твой облик возвращен Твоим опять знакомым смехом, И только душен тяжкий звон И плеск бессменного успеха. От взглядов, обжигавших зря, Еще колени тяжелеют — И ты кулис проходишь ряд В дыханьи полотна и клея. Но вот опять спокоен мир, — Мир, от которого бежала, С неизгладимыми людьми, С землей и небом без начала. И неожиданно поймешь — — Для всех незримо и невнятно — Когда в последний раз сотрешь С лица запудренные пятна — Что ночь прошла и ты — одна; — Спокойный ход часов нарушен — Опустошенная до дна, Ты тщетно расплескала душу. Прага, июль 1935 «Вся моя жизнь»

З. Г

Это — песня последней встречи…

Анна Ахматова

Из разноцветной вырезан бумаги Домов на перекрестке длинный ряд. В плененном небе голубые флаги Обветренного сентября. Еще я здесь и все еще — как было. Веселый ветер дерзок и высок; Заносит сердце змеем многокрылым И проливает в окна пряный сок. Смеясь,

пройду сквозь переплеты комнат. Рассыплю в шутку по подушке прядь. Меня такой веселой не запомнить. Меня такой спокойной не узнать. А там, по новому, неотвратимо Зовет гудок и подрезает нить. Взывает ветер. Это я, любимый. Да, это я. И все короче дни. Глушит сентябрь. И я смеюсь, глухая, Пуская змеем первую звезду. Под клавишами слезы набухают. И притаились. И растут. 8.9.1935 «Даугава». 1980. № 6

БЕГСТВО

В стекле морозном вечер и поля И телеграфа пелена тугая, И звонкая текучая земля Крутыми верстами по шпалам убегает. Как от бессонной ночи голова Легка, а вкус тяжел и горек!.. На полустанках — гулкие слова. На станциях — обыденное горе. Цыганскую дешевую тоску Не заглушить стихом простым и строгим. Гитарный лад, малиновый лоскут И тень моя на взвихренной дороге. Не проскользнут по мерзлому окну Вокзальных бликов мутные зарницы. Не убежишь! Я рук не разомкну… Я только молча опущу ресницы, Чтобы не вздрогнуть и не закричать От счастья и от ужаса — как дети, — Когда коснешься моего плеча Ты, возвратившись завтра, на рассвете. 1935 «Вся моя жизнь»

«Болезнь коснулась моего плеча…»

Болезнь коснулась моего плеча [106] , И сразу стало просто и понятно, Зачем из ночи выплыла свеча. Роняя розовые пятна. От звона колоколен за окном Торжественнее будет сердце биться. Когда слова низринутся дождем На распростертую страницу. От губ сухих и от тяжелых рук Ты — далеко, и мне тебя не надо, Ты — как в тумане уходящий звук. Как предзакатная прохлада. И мой уход торжественен и прост, Уже легки, по новому, колени — Я знаю, ты принес мне ворох звезд В тепличной свежести сирени. Прага, 1935 «Скит». III. 1935

106

В книге «Вся моя жизнь» эта строка изменена: «Коснулась дрема моего плеча».

БОЛЕЗНЬ

Сколько дней я больна городской равнодушной весной. Я одна. Тяжелеют и никнут от жара ладони. В этом зное тугом так легко оставаться одной. Растворяется боль в неродившемся стоне. Сколько дней… Уж давно прошумела по руслам вода. Встрепенулись за окнами вдаль голубиные крылья. Растворились снега. Ты ушел. Может быть — навсегда. Ледяные стада из небесных заливов уплыли. И все тише в жару и светлей. И уже все равно, Что наверно вернешься ты с птицами знойного края. Может быть, это значит, что в ночь распахнулось окно; Может быть, это значит, что я умираю. Май 1936 «Меч». 13.IX.1936

ИСЦЕЛЕНИЕ

Мы забываем о грусти, Наши мысли легки У лиловатого устья Многоводной реки. Дальше закинем лёсы С мягких песчаных круч. В небе пройдут колеса Круглых и четких туч. Вести летят из залива В шелесте птичьих стай; Мы охраняем ревниво Берега светлый край. Где-то были печали, Слезы ели глаза; Где-то мы умирали Тысячу лет назад. Тысяча километров В легкий легла пролет. Чтоб приморского ветра Свежий встретить приход. Канули старые страны, Брошена жизнь на слом. Мы исцеляем раны Новым живым теплом. «Меч». 5–7.1.1937