Поезд на Солнечный берег

Вербинина Валерия

Лаэрт не мог понять, отчего Филипп внезапно помрачнел при этих словах. Между бровями хозяина пробежала морщинка, а угол рта дрогнул и опустился. Филипп едва не спросил: «Искала? Зачем?» – но вовремя остановился. Филипп и Матильда, Матильда и Филипп. В глазах всего света он все еще был с ней, но на самом деле душой его и телом владела Ада. Филипп принадлежал ей безраздельно, и ни он, ни кто–либо другой не мог уже ничего поделать с этим.

«Да, конечно же, Матильда! Как же я мог забыть о ней?»

Однако забыл. Он смутно помнил, что она красива, богата, молода, что

они обручены, что она любит его, быть может. Но все это как–то уже не касалось его. В голове промелькнуло: «А вдруг она больше не любит меня? В самом деле, зачем одному продолжать любить, когда другой уже не любит? Даже Вуглускр и тот сказал бы, что это совершенно бесполезно. Да и за что ей меня любить? Что во мне такого необыкновенного? Мы случайно познакомились. И потом…»

Филипп понял, что начал лицемерить. Он ненавидел лицемерие, и отвернулся, говоря Лаэрту:

– Если она позвонит… если вдруг спросит… в общем, ты понимаешь, что надо сказать.

– Но… – Вампир был явно сбит с толку.

– Меня для нее нет, – коротко сказал Филипп и ушел в ванную, не оборачиваясь. Лаэрт, держа в лапе кость, смотрел ему вслед с недоумением.

Сон восемнадцатый

Филипп был недоволен собой. Со времени встречи с Адой душа его пребывала в стране грез, возвращение на землю означало пробуждение, а пробуждаться он как раз и не хотел. В ушах его, как шелест прибоя, звучали слова любимой, ее глаза улыбались ему из зеркала. Да, она улыбалась именно глазами, трепетом ресниц, всем своим милым, прекрасным лицом. Филипп знал, что лучше нее нет никого на свете. И прежде чем принять свою обычную таблетку кошмарина, он решил: «Клянусь, мы всегда будем вместе».

Человек разумный на его месте, конечно, прежде всего бы задумался, долго ли продлится это «всегда». Видите ли, «всегда» – ужасно непрочное слово. Оно обманчиво. Обещая вечность, оно спотыкается о простейшие житейские проблемы. «Всегда» приедается, и стрелки часов смывают его, стирают и смалывают в порошок, в пыль, которая просачивается сквозь пальцы, сквозь память, не оставляя следа. В одном любимом лице кроется тысяча лиц, – можно любить одно лицо, но не тысячу. Тысячи лиц соединились в одно лицо для тебя, и ты уже отвергаешь его…

Но Филипп не был разумен. Волшебное слово, роковое слово сорвалось с его губ, и время покорилось – по крайней мере, внешне.

«И мы будем счастливы…»

Стена ванной сотрясалась мерными толчками. Это в морозильнике икал Лаэрт, все еще не пришедший в себя от столкновения с шубой Пончика. С Пончиком Филипп должен был увидеться вечером в кафе; кроме того, туда обещал заглянуть Человек без лица. У Филиппа не хватило духу обвинять в бессердечии человека, который спас ему жизнь, и все–таки ему не понравилось то, как Человек без лица избавился от своего поклонника.

– Штучная работа! – удовлетворенно заметил Призрак. – Держу пари, никто и не догадался, что произошло. Просто напалмовый цианид был не в сигарете, а в зажигалке.

Филипп спешил на свидание и очень настойчиво попросил своего нового друга ничего не предпринимать

насчет Сутягина, на что Человек без лица благодушно заметил, что сейчас он завален работой, но, конечно, как только освободится, разберется с делами Фаэтона.

– Я не хочу, чтобы кто–то пострадал, – заметил на это Филипп.

– А никто и не будет страдать, – прогнусавил Призрак, сплевывая сквозь зубы. – Почти. Что–что, а уж за это я могу поручиться.

– Зачем вам это надо? – спросил Филипп напрямик.

Человек без лица остановился и поглядел на него своими загадочными черными глазами без блеска.

– Ты неблагодарен, – изрек он. – Но у меня доброе сердце, и я тебя прощаю.

– Дело в том, – пояснил Филипп, – что я знаю этого человека. Я должен сам с ним поговорить.

Впрочем, у юноши не было никакой уверенности, что Сутягин захочет с ним говорить. По рассеянности он проглотил кайфорин вместо кошмарина и босиком отправился к себе в спальню. Это была уютная комната с закругленными углами, где не было ни одной прямой линии. Пол был в черно–белую овальную клетку, а калейдоскопический потолок состоял из 1999 фрагментов, образовывавших никогда не повторяющиеся картины. Филипп лег в кровать, пожелавшую ему сладких снов и справившуюся, не слишком ли жестка подушка, ровно ли уложена простыня и не тяжелое ли одеяло. Филипп ответил, что все в порядке, и стал смотреть в потолок, где очень медленно извивались языки огня. Глаза его сами собой закрылись, и он уснул.

Вечером он встал и, как всегда, выпустил Лаэрта. Вампир явно чувствовал себя неважно.

– Как вы, хозяин? – еле ворочая языком, спросил он.

– Отвратительно, – признался Филипп, – всю ночь снился один оголтелый секс. Наверное, я проглотил не ту таблетку, и мне достались мечты импотента.

– А мне снилось, что я вою на луну, – расстроился Лаэрт. – Наверное, это шуба виновата.

– А может, это и не шуба никакая.

– А что?

– Я вот подумал, – с расстановкой сказал Филипп, – может, это был оборотень?

Лаэрт завыл от отчаяния.

– Ничего страшного, – сказал Филипп. – Кстати, что у тебя с головой?

Лаэрт взялся двумя лапами за хвост, потом за ногу и, наконец, чертыхнувшись, ощупал голову. На ней местами пробивалась щетина. Лаэрт позеленел. Он подлетел к зеркалу: и точно, это была собачья шерсть. Тут с Лаэртом что–то произошло: он упал в обморок и очнулся только тогда, когда Филипп щедро побрызгал на него святой водой.

– Все в порядке, – прошептал обессилевший вампир, – мне только надо… надо немного передохнуть. О–о!

Филипп удалился в гостиную и стал названивать Гаргулье, чтобы спросить у него, что, собственно, делать в столь экстремальной ситуации.

Гаргулья велел ему ждать и стал искать Пробиркина. Пробиркин посоветовал новомодный экстракт стригущего лишая от волос, а от всего остального – минералку столетней выдержки. Филипп заказал на дом то и другое, после чего отправился утешать Лаэрта.

– Я больше никогда… – плакал тот.

– Ну, не стоит, – твердил Филипп, поглаживая его по плечу.