Поезд на Солнечный берег

Вербинина Валерия

Ровену рассердило невнимание к ее рассказу.

– Да она давным–давно умерла! Просто ее… э–э… воскресили, чтобы она танцевала. Но неудачно.

– По–моему, это ужасно, – заметил Сутягин.

– Почему? Очень забавно, – отозвалась Матильда устало.

Ровена пожала плечами и замолчала. Матильда украдкой взглянула на друзей. Тишина угнетала ее, как угнетали их жалость и презрение; но, если бы она могла выбирать, она бы предпочла презрение жалости – из упрямства или, быть может, гордости.

– Отчего вы такой мрачный? – спросила она Сутягина.

– Я

пытаюсь быть веселым.

– Не стоит, Филипп.

Сутягина уязвило такое обращение к нему возлюбленной. Он, разумеется, ничего не сказал, но Матильда почувствовала, что проговорилась. Щеки ее порозовели.

– Бедный Филипп! – вздохнула Ровена. – Чего только о нем не говорят!

– Я не верю слухам, – вмешался Сутягин, неожиданно почувствовав потребность перечить этой женщине, раздражавшей его.

– Ну конечно! – промурлыкала Ровена, строя ему глазки. Гномон не понял ее и разозлился еще больше.

Двери зала мягко разъехались. Ровена подскочила.

– Кто это? А, да это Пончик!

– Его зовут господин Ляпсус, – поправила Матильда.

Ловко перескакивая с льдины на льдину и уворачиваясь от айсбергов, Пончик Ляпсус добрался до трех друзей. Вряд ли тот, кто встречал ранее несчастного, обездоленного Пончика, узнал бы его в этом блистательном, неотразимом, как чума, кавалере. Он сыпал приветствиями, расточал улыбки, сетовал на дела, войну и непогоду, вторую неделю стоявшую в Городе. Несмотря на это, всем своим видом он внушал уверенность, что все идет хорошо, потому что ничто не может быть плохо, если Пончик занимает пост Первого, Единственного, Чрезвычайного и Полномочного заместителя Вуглускра. Да, он достиг умопомрачительнейших высот, и потому ни Ровена, ни Сутягин не обиделись, когда, ловко закруглив свою речь, он заверил их, что им пора уходить, и, поддерживая за локти, вежливо выпроводил вон. Двери закрылись. Пончик повернулся на каблуках, но поскользнулся и упал в воду. Под звонкий смех Матильды он поднялся.

– Они вам очень мешали? – спросила девушка.

– Кто?

– Мои друзья.

– А, эти, – с облегчением выдохнул Заместитель. – Друзья? Какие же они вам друзья. Завистница и неудачник. Вот я, например, – это совсем другое дело.

– Почему? – заинтересовалась Матильда.

Пончик двинулся по скользкому полу, не обращая внимания на льдины и плававшие на поверхности обломки разбившихся кораблей. Он подошел к Матильде, но между ними встрял высокий белый айсберг. Пончик попытался обогнуть его, но тот всякий раз заслонял от него дочь Вуглускра. Пончик остановился.

– Значит, вы никогда никому не завидуете, – сказала Матильда изменившимся голосом, – и вам всегда везет? Так? А я вот завистливая. Да, я… – Она хотела еще что–то добавить, но умолкла.

– Матильда, – шепнул Пончик, – я люблю вас.

Айсберг таял перед ним.

– Меня? – донесся до него глухо голос Матильды.

– Да.

– За что, Пончик?

– Родство душ, – пояснил Пончик айсбергу, – близость банковских счетов, и, наконец, вы

просто красавица, а обо мне и говорить не приходится. Мы будем прекрасной парой, Матильда. Будьте моей женой.

Айсберг медленно отплыл в сторону. Матильда стояла перед Пончиком, ее сухие глаза блестели.

– Вы поговорили с папой?

– Он согласен. Он счастлив. Матильда не сомневалась, что отец знал обо всем. Она вспомнила, что Пончик был другом Филиппа, и ответила: «Да». Пончик кинулся ей на шею, и она дала себя обнять.

– Когда? – спросила она.

– В воскресенье ваш день нерождения. Объединим два праздника в один. Вы не против?

– Я? Да, это очень хорошо. А где мы будем жить?

Пончик самодовольно улыбнулся.

– Ни за что не угадаешь.

– Да? – поддразнила она.

– Я присмотрел для нас один домик. Так, пустячок. С хрустальными стенами, видом на Город и крышей–аэродромом. Настоящий замок. Отныне он твой.

– Ты великодушен, – сказала Матильда.

– Ты согласна? – с тревогой спросил Пончик, которому не понравился ее тон.

– Да, – ответила Матильда после паузы, глядя на гладкие льдины и обломки крушения у своих ног.

Сон тридцать восьмой

Сутягин вернулся домой удрученный. В везделете, которым он следовал, телевизор передавал последние новости. Объявление о страсти, вспыхнувшей между наследницей финансовой империи и простым (прошу заметить!) служащим последней, и о помолвке служащего с наследницей как неизбежном последствии страсти затмило даже выступления Дромадура и сообщение доктора Гнуса о скором открытии антивируса к неизвестной болезни, запущенной, по слухам, зловредными мутантами–цветами. Тогда несчастный гномон и понял, что такое подлинное крушение надежд.

Дверь его захудалой квартиры долго не желала признавать удостоверение личности, которое хозяин вставил в детектор, и ругала его скверными словами. Наконец она поддалась (как и все женщины) и впустила Сержа в захламленное, неухоженное пространство размером десять на пять метров, включая санузел и закуток, служивший владельцу квартиры кухней, столовой, комнатой отдыха и гостиной. Свет, как всегда, не сработал автоматически, и Сутягин стал шарить рукой по стене, нащупывая выключатель. Чья–то мускулистая длань перехватила его запястье. Гномон закричал и стал вырываться, но незнакомец держал его крепко. Свет зажегся, и Сутягин обомлел.

– Давно не виделись, – зловеще прогнусавил незваный гость и легонько толкнул Сержа в кресло. Служащий снарядом пролетел через всю комнату и, врезавшись в стену, по инерции упал на диван. Ноздри Человека без лица раздувались, и Сутягин сообразил, что конец его близок. О сопротивлении он и не помышлял.

– Вы опять собираетесь меня убивать? – спросил он упавшим голосом.

Человек без лица изобразил на разбитом лице удивление, отчего его неописуемая рожа сделалась еще более зверской. Сутягин вжался в диван и втянул голову в плечи.