Поезд на Солнечный берег
Шрифт:
Ныне час вампирской мести пробил. Лаэрт собрался и медленно, легче воздуха, скользнул в дверь. Пядь за пядью он протискивался в нее, – и, предчувствуя, что сейчас, сейчас случится оно, и завоет треклятая сигнализация, зажмурился. Однако ничего не произошло. Сигнализация молчала. Лаэрт приоткрыл один глаз, потом, осмелев, открыл обе пары, и взгляд их уперся в Человека без лица, стоявшего в коридоре. Лицо безликого не предвещало ничего хорошего. Впрочем, оно никогда не предвещало ничего хорошего, но почему–то Лаэрт заметался именно сейчас.
– А я… это… того… – сказал он и
– Я тебе сто раз говорил, – прогнусавил Человек без лица, – надо позвонить и назвать пароль, тогда дверь сама откроется. Говорил или нет?
– Я, – храбрился Лаэрт, – я решил, гм, проверить, как действует система. Неполадки… и вообще… – под сверлящим взглядом Человека без лица он терялся все больше и больше.
– Где Филипп? – спросил Человек без лица.
– У себя.
– У себя его нет, – отрезал Человек без лица. – Где он?
Лаэрт полностью извлек тело из двери и честно ответил:
– Я не знаю.
– Я же тебе велел не отходить от него, – сказал Человек без лица устало. – Он был совсем болен. Как он мог уйти?
Лаэрт рассердился. Он понимал, что виноват, и все–таки ему хотелось доказать обратное.
– Э, да что с ним будет! Походит и вернется. И потом, я ему не сиделка. Да! Я свободный вампир. Долой рабство! Кто знает, может, его болезнь заразная? А? Вот я, например. Вдруг я уже болен? И мне, больному, не дают воздуху глотнуть? Подумаешь, отлучился на три минуты! Да он и не мог уйти далеко. В конце концов, он взрослый человек!
– Ты мне надоел, – сказал Человек без лица. Лаэрт подбоченился.
– Ваша дверь не сработала, – объявил он. – Говорил я вам…
Он осекся, потому что увидел в руках Человека без лица маленький пульт, похожий на телевизионный, и закоченел от ужаса.
– Посмотрим, – изрек Человек без лица, нажимая кнопку.
Лаэрт с воплем метнулся из–под сетки лучей, едва не накрывшей его. Прихожая наполнилась дымом, стены стреляли, сходились и расходились, из них сыпались копья и вылетали отравленные стрелы.
– Вампир – друг человека! – визжал Лаэрт. – Ой, мама, караул!
Из пола выросла вампирская душегубка, всосала Лаэрта, захлопнулась и стала ввинчивать ему в сердце осиновый кол, назидательно приговаривая при этом:
– Кол пневматический, усовершенствованный, с алмазной резьбой для придания остроты ощущениям. Действует безотказно, запатентовано фирмой «Стокер и Брэм». Приятного полета! Сладких снов! Пассажиров просят закурить и пристегнуть ремнями стюардесс.
Человек без лица щелкнул кнопкой на пульте. Душегубка выпустила измочаленного Лаэрта. Он стонал и невнятно ругался.
– Итак, где Филипп? – повторил Человек без лица.
– Не знаю! – прорыдал Лаэрт, зализывая раны. – Почему–то все думают, что вампирам нравится, когда им вбивают кол в сердце! А мне, например, не нравится! И вообще, с меня хватит, я устал!
– Его ищут, – сказал Человек без лица, опускаясь на стул. – За него обещана награда. Наверное, мы уже не увидим его живым.
Лаэрт стих и смотрел на Человека без лица испуганными глазами. Он собрался зарыдать, но, заметив выражение на лице хозяина квартиры, передумал. Склонив
– Что это? – спросил Человек без лица.
– Это хоронят Орландо, – пояснил Лаэрт. – Орландо Оливье, помните? Он умер героем. Говорят, это цветы отравили его.
– Нет, – сказал Человек без лица задумчиво, – это трое, которые поднимаются в лифте. Они идут к нам. Они пришли за Филиппом. – Он открыл окно. – Торопись, они уже здесь. Встретимся завтра на старом аэродроме. Знаешь, где это?
– А как же вы? – спросил Лаэрт, замирая от восхищения.
– Обо мне не беспокойся, – сказал Человек без лица. – И найди Филиппа.
– Я постараюсь, – пообещал Лаэрт. – Я…
Но Человек без лица уже закрыл окно.
– Гости. Представители порядка. Трое, – будничным тоном объявила дверь.
– Впустить, – улыбнулся Человек без лица.
Сон сорок четвертый
Филипп пробирался по улице, держась ближе к стенам, чтобы не упасть. Слабость не покидала его, а голова кружилась, как флюгер на ветру. Ветра не было, тяжелый воздух лежал неподвижно, и только по временам в нем вспыхивали пронзительные иглы сирен. Город был болен, город страдал и метался, стеная, но те, кто притаились за наглухо закрытыми окнами домов, не желали слышать его стонов. Два солнца восходили в небе, оно тлело, горело, наливалось алым, и ни на миг в нем не прекращалось подозрительное копошение. Аэробульвары были забиты до отказа, и за иллюминаторами машин бледные люди мечтали о свободе, о том, как они вырвутся из опостылевшего Города, но Город был сжат в кольцо. Да, он был болен, и разладившееся солнце лет двести или триста назад показалось бы трагическим символом судьбы, уготованной Городу и его великолепию. Генерал Дромадур вещал с экранов, убеждая, что опасности нет, и угрожал обрушить громы и молнии на министерство погоды. Слова едва касались слуха Филиппа и, непонятые, улетали прочь. Все плыло перед ним, как во сне.
Юноша словно раздвоился: душа жаждала движения, но тело, изломанное долгой болезнью, молило о покое. Ноги передвигались словно деревянные, и все–таки душа вела за собой тело. Мозг принадлежал обоим; он походил на черно–белое шахматное поле, на котором сражались паладины души и приверженцы тела, рубя, кромсая и опровергая друг друга.
– Посмотри, какая мягкая мостовая. Какой прелестный уголок! Да–да, надо лечь и уснуть. Мы так устали, не правда ли, Филипп? Ужасно! – вещал солдат–подхалим неопределенного цвета. – Отдохнуть, отдохнуть…
Но с фланга уже стремительно налетала неприятельская кавалерия верхом на слонах и, врубаясь в ряды телесных сторонников, производила среди них весьма значительные опустошения.
– Вперед! – вопил офицер – сторонник души. – Не останавливаться! Раз–два, раз–два! Я вас! Филипп, мы с тобой! Не слушай этих лопухов, этих лодырей, этих оборванцев (он уже насадил противников на пику, и они свисали с нее, точно шашлык). Главное – движение! Слушай мою команду! Ать–два–три! – И он дудел на трубе какой–то невыносимый для уха призыв.