Поезд
Шрифт:
— Алло! Ла-Рошель! Говорите!
— Это Брессюир?
— Ну да. Соединяю.
— Алло! Родильный дом?
— Кто у телефона?
— Марсель Ферон. Я хотел бы узнать, у вас ли еще моя жена.
— Какую вы назвали фамилию?
— Ферон.
Фамилию пришлось сказать по буквам: Фернан, Евгений…
— Она роженица?
— Наверное. Она была беременна, когда…
— Она в платной или общей палате?
— Не знаю. Мы беженцы из Фюме, я потерял ее по пути вместе с дочкой.
— Не вешайте трубку. Пойду посмотрю.
Через
— Да, она здесь. Позавчера родила.
— Можно с ней поговорить?
— В палатах нет телефона, но я могу ей передать что надо.
— Скажите ей…
Судорожно ища слова, я услышал потрескивание в трубке.
— Алло! Алло! Не разъединяйте, мадемуазель!
— Говорите же! Быстрее!
— Передайте ей, что ее муж в Ла-Рошели, что все хорошо, что он приедет в Брессюир, как только сможет. Я еще не знаю, найду ли, на чем доехать, но…
Связь прервалась, и я не уверен, что в Брессюире слышали конец фразы. Мне и в голову не пришло поинтересоваться, кто родился — дочь или сын, все ли прошло удачно.
Я подошел к окошечку и расплатился. Потом автоматически произнес слово, которое так часто говорил в последние недели:
— Пошли.
Это было ни к чему: Анна и так всегда ходила за мною следом.
На улице она спросила:
— Как ты рассчитываешь туда добраться?
— Не знаю.
— По-видимому, поезда еще долго не будут ходить.
Вопросов я себе не задавал. Если было бы нужно, я отправился бы в Брессюир пешком. Раз я знаю, где Жанна, я должен быть вместе с ней. Речь шла вовсе не о долге. Это было настолько естественно, что я не колебался ни секунды.
Видимо, я выглядел очень спокойным, потому что Анна смотрела на меня с некоторым удивлением. На набережной я зашел в магазин, где когда-то купил плитку на сухом спирте. Там продавались мешки из толстой морской парусины; мне такой как раз был нужен вместо чемодана: тот был слишком тяжел, чтобы таскать его по дорогам.
Среди прохожих все еще не было видно немецких солдат. Одна группа, расположившаяся вокруг походной кухни на окраине города, на бывших крепостных валах, ушла чуть свет.
В последний раз я вошел в лагерь, в наш зеленоватый цирковой шатер, и стал перекладывать содержимое чемодана в мешок. Увидев плитку, я протянул ее Анне.
— Оставляю ее тебе. Мне она не понадобится, да и места нет.
Она без возражений взяла плитку и положила в свой чемоданчик. Меня заботило, где и как мы будем прощаться.
Одни женщины еще спали, другие, занимавшиеся детьми, смотрели на нас с любопытством.
— Я тебе помогу.
Анна забросила мешок мне на плечо, я наклонился за чемоданом. Со своим чемоданчиком в руке она двинулась вслед за мной.
— На всю жизнь я…
У нее на лице появилась улыбка, и я опешил.
— Я с тобой.
— В Брессюир? — встревожился я.
— Хочу побыть с тобой как можно дольше. Не бойся, там я исчезну.
Я успокоился, поняв, что сцена прощания откладывается. Г-жу Бош мы по дороге не встретили и ушли, как многие другие, не попрощавшись и не поблагодарив. Ведь из старожилов в лагере остались мы одни — старика Жюля увезли в больницу с приступом белой горячки.
Мы пошли в сторону площади Плас д'Арм по все более и более неровным улочкам. Терраса "Кафе де ла Пэ" была полна. Проезжали гражданские машины; в глубине площади, у парка, пестрели маскировочной окраской немецкие автофургоны.
Я не рассчитывал найти автобус. Однако он стоял перед автобусным парком, поскольку никто не приказал прекратить движение. Я спросил, нет ли автобуса на Брессюир или Ньор. Мне ответили, что нет; дорога на Ньор забита машинами и беженцами, и даже немцы с трудом пробились сквозь пробку.
— Есть автобус на Фонтене-ле-Конт.
— Это по дороге в Брессюир?
— В ту сторону.
— Когда он отходит?
— Когда заправится.
Мы влезли в стоявший на открытом солнце автобус; поначалу мы были одни среди пустых сидений. Потом вошел французский солдат лет сорока, из деревенских, с курткой на руке; немного позже — еще человек шесть, которые расселись вокруг нас.
Мы с Анной сидели рядом и, покачиваясь от толчков автобуса, неотрывно смотрели в окно.
— Есть не хочешь?
— Нет. А ты?
— Я тоже.
Сидевшая перед нами крестьянка с красными заплаканными глазами жевала вкусно пахнувший кусок пирога.
Мы ехали по дороге, которая вела из деревни в деревню, вначале недалеко от моря — через Ньёль, Мар-сильи, Энандр, Шаррон; немцы встречались редко: лишь небольшая кучка на площади каждого городка, перед церковью или мэрией; жители смотрели на них издали.
Мы находились в стороне от маршрутов следования беженцев и основных сил армии. В какой-то миг мне показалось, что я узнаю луг и полустанок, где мы спали в последнюю ночь переезда. Правда, я не уверен: с шоссейной дороги пейзаж выглядит не так, как с железнодорожных путей.
Мы проехали мимо большого молочного завода, где на солнце сверкали дюжины ящиков с молоком, затем переехали мост через канал неподалеку от гостиницы с беседками по бокам. На столах виднелись скатерти в голубую клетку и цветы, на краю дороги стоял повар, держа в руке несколько экземпляров меню.
В Фонтене-ле-Конт немцев было больше, машин, считая и грузовики, тоже, но только на главной улице, которая вела к вокзалу. На автобусной станции, помещавшейся на площади, нам ответили, что автобуса на Брессюир нет.