Поездка к Солнцу
Шрифт:
А там была песня про водовоза.
У-у-у-диви-ительны-ый во-о-про-ос…
И это уже было совсем тоскливо. Мая повернула голову и смотрела на своего ботогона. Из лаз её текли слёзы. Она наклонилась и стала облизывать ботогона. Бабушка Долсон тут же подвинула его к вымени, и Мая даже не пошевелилась. Вся её морда была в слезах. А ботогон, широко расставив задние ноги, вздрагивая, сосал молоко.
Ветеринар задыхался
— Ох, ох! Ох, не могу!
Бабушка Долсон была серьёзна. Она медленно кивала в такт песне.
— Признала ботогона Мая. Теперь любить будет.
Но ведь плакала Мая, честное слово, плакала! — отдышавшись, проговорил ветеринар.
Медленно и тоскливо зазвучала музыка.
— Плакала, — подтвердила бабушка Долсон. — Песню слушает — всегда плачет. Ботогона жалеет. Теперь кормить будет.
— Ну спасибо, ну потешили вы меня! Никогда бы не поверил, что верблюдица может заплакать от музыки. Да ещё от такой. — И ветеринар снова стал хохотать.
Он смеялся, а из глаз у него катились слёзы. Крупные, настоящие слёзы. Нянька начала скулить. Она только было успокоилась, но её опять растревожили эти непонятные слёзы. Андрейка смотрел на дядю Куку и тоже ничего не понимал. Впервые он видел, чтобы человек смеялся так весело, так громко и в то же время по щекам его текли слёзы. А если не мог понять Андрейка, то откуда всё это было знать Няньке? Он ничего не мог объяснить ей, не мог её успокоить.
И всё же Андрейка на то и был Андрейкой, чтобы у него не испортилось настроение. Мая подпустила к вымени ботогона и заботливо облизывала его. Лебедь-Лебедин стал пить и есть. Только что играл патефон. И это Андрейка сам заводил его и менял пластинки. Чего же плакать?
— Но, Нянька! — прикрикнул Андрейка.
Дядя Куку тоже вытер свои щёки, и Андрейка услышал, как запел гургалдай. Он пел, заливался, поднимался ввысь и снова затихал. Андрейка ждал, что вот-вот сейчас ему ответят. Но в степи не было гургалдаев. Это пел дядя Куку, очень весёлый человек, колхозный ветеринар.
Всё хорошо. И не стоит тебе. Нянька, так скулить и беспокоиться.
Чего хочет Лебедь-Лебедин?
Теперь каждую ночь кто-нибудь дежурит в кошаре.
Чаще всего не спит бабушка Долсон.
— Старому человеку зачем спать? — говорит она. — Молодым спать надо. Лучше-то меня кто за кургашками посмотрит?
И бабушка Долсон идёт с фонарём в кошару, и наутро оттуда раздаётся всё больше и больше тонких, звенящих голосов кургашек.
Маленьких ягнят Андрейка зовёт кургашками. И не только Андрейка, но и дядя Куку, и бабушка Долсон, и отец, и мать. Если не смотреть на кургашек, закрыть глаза, то кажется, что кричат маленькие дети.
Ночью в степи ещё холодно, а в кошаре так тепло,
Каждый день отец загоняет в кошару всё больше и больше овец.
Лебедя-Лебедина пришлось перенести в Катькин сарай, потому что в кошаре нужно много места для кургашек. Перенёс его на руках отец. Андрейка шёл рядом. Лебедь-Лебедин всё время смотрел на Андрейку чёрненькими, как волчьи ягоды, глазками и поэтому ни разу не клюнул отца.
Катька, конечно, очень обиделась, что её выгнали. Она не отходила ни на шаг от своего домика, будто её привязали здесь. И всё время сердито кричала на Лебедя-Лебедина.
Отцу это очень надоело, и он сказал Андрейке:
— Катька — лентяйка: ест, а ничего не делает. Ты любишь Катьку, а за что любить такую лентяйку?
— Катьку-то? — Андрейка даже опешил от такого вопроса.
Но это же Катька, дочка другой козы Катьки, которую задрал волк! Та самая Катька, что осталась сиротой. Андрейка выкармливал её молоком из бутылки с соской… И разве не Катьку он научил ходить в упряжке рядом с Нянькой и не она ли чуть-чуть не привезла Андрейку к солнцу?
— Катька хорошая, — мрачно сказал Андрейка.
— Все хорошие работают. Она могла бы стать хорошей, да ты не захочешь.
Как это Андрейка не захочет, чтобы его Катька была хорошей?
— Захочу, — упрямо проговорил Андрейка.
— Посмотрим, посмотрим. Пускай каждый день ходит с отарой. Катька умная коза. Будет идти всё время впереди, овцы за ней пойдут. Быстрей траву щипать станут. Шерсть лучше расти будет. Мяса много нагуляют овцы.
И назавтра после этого разговора Катька ушла с отарой. Вернее, она повела отару в степь. Бодрая и весёлая коза устремилась вперёд, да так, что овцы еле за ней поспевали.
Андрейка остался дома.
Проснулся в это утро он совсем рано. Небо едва стало светло-жёлтым, как Андрейка уже был на ногах. Он выбежал из юрты, когда овцы хлынули из хотона — большого, почти круглого загона, составленного из деревянных щитов. После тёплой постели стоять на утреннем ветерке зябко, но возвращаться в юрту не хочется.
Катька бежит впереди отары, и её звонкий голос зовёт овец. Сначала они идут, тесно прижавшись друг к другу, будто на степь легло огромное серое одеяло. Потом овцы разбредаются. Слышны только свист бичей да бесконечное блеянье.
Сколько овец в отаре, столько голосов. И как голос бабушки Долсон не похож на голос Андрейкиной матери, так отличаются призывные крики Катьки от овечьих ответов. Жалко, что нет сейчас рядом дяди Куку, а то бы он рассказал, о чём переговаривается Катька с овцами.
Из сарая требовательно позвал Андрейку Лебедь-Лебедин.
Андрейка взглянул на отца и мать, медленно едущих верхом по обеим сторонам отары, и пошёл к араю. Нянька неотступно следовала за ним. Лебедь-Лебедин, увидев в щель Андрейку, перестал кричать.