Поездом к океану
Шрифт:
Она собрала документы и спрятала их назад в конверт. Унесла с собой, чтобы позднее сложить в сумочку. А потом направилась на поиски Анри.
Аньес нашла его в кабинете, где он и правда держал в руках полный стакан бренди и стоял у окна. Здесь океана не видно, и он смотрел на поселок, сонно мерцающий огнями. Еще здесь было прохладно — потому что Юбер распахнул створку. Аньес подошла к нему и обняла со спины. В комнату врывалась ночь. А она, которая только училась ходить по земле, эту ночь к нему не хотела подпускать.
— Я много думала над тем, что тогда сказала, — проговорила
— Не хотел бы помнить, но не получается, — отстраненно и тихо прозвучал его голос.
— Я ошибалась. Я бы взяла свои слова назад, но уже никак.
— С чего вдруг?
— Мне вспомнился Ван Тай…
— И с этим господином ты тоже была на короткой ноге? — рассмеялся Юбер, и плечи его под ее руками затряслись. Она лишь прижалась крепче, теперь еще и щекой, прикрывая глаза и не зная, успокаивает его это или наоборот сердит.
— Он оставил мне жизнь. Он оставил, ты спас. Я не умею забывать ни доброго, ни дурного. Но ведь и ты так же — не умеешь.
— И что же он сказал тогда, этот твой благородный повстанец?
— Он бросил деревню вам на растерзание, уводя бойцов. Помнишь? Он бросил своих, говоря, что вы не нацисты, вы не казните целое поселение за помощь восставшим. Я ему не верила, и я ошиблась. Не знаю, что я думала тогда, я ненавидела вас за то, что вы расстреливали его солдат, и не понимала… почти не понимала того, что он оказался прав. Тех, кто жили в деревне, ты не тронул.
— И что из этого следует?
— Что вьетнамец относился к тебе лучше, чем тогда относилась я.
— Лестно.
— Ты простудишься, Анри. Здесь холодно. Идем спать?
Она почувствовала, как он поднес руку со стаканом к губам. Отхлебнул немного и устало сказал:
— После ранения эскулапы в один голос твердили, что мне пневмонию подхватить будет проще, чем насморк. Легкие повреждены, надо беречься. Я сейчас вспомнил, что с тех пор и не болел ни разу. До того — сколько угодно, а после — нет. Как думаешь, когда везение закончится?
— У тебя все будет хорошо.
— А у тебя?
— А меня не будет. Будет Анн Гийо.
Юбер медленно обернулся к ней. Глаза его в темноте блестели, как блестит на дне колодца черная-черная вода.
— Учти, милая, если что-нибудь с тобой случится, я это сразу же буду знать. Я почувствую. Мне больно будет здесь, в этой дырке, — он взял ее ладонь и положил себе на грудь, где под тканью рубашки чувствовалась бугристая поверхность шрама.
— Хорошо. Я вспомню, что тебе больно, и постараюсь, чтобы ничего не случилось. Идем со мной. Тебе правда лучше лечь.
— Наше время заканчивается?
— Нет, Анри. Не время. Мы заканчиваемся.
— К черту. Мы будем всегда! Здесь — мы будем всегда, Аньес!
По полу покатился стакан, расплескивая жидкость. Ее плечи обхватили горячие руки, а тело прижали к телу. Она почувствовала дыхание с запахом алкоголя и в изнеможении прикрыла глаза. Пусть так. Пусть здесь они будут всегда.
[1] Джин Харлоу — американская актриса, кинозвезда и секс-символ 1930-х годов.
[2] Музыкальный автомат — электромеханический аппарат для автоматического воспроизведения
[3] Фрэнки Лэйн — американский певец итальянского происхождения, добившийся наибольшего успеха на рубеже 1940-х и 1950-х годов. Он был одним из группы этнических итальянцев (Фрэнк Синатра, Дин Мартин, Перри Комо, Тони Беннетт), которые задавали тон на американской эстраде тех лет.
[4] Жак Фат (франц. Jacques Fath) — французский модельер. Оказал большое влияние на моду послевоенных лет наряду с Кристианом Диором (Christian Dior) и Пьером Бальменом (Pierre Balmain).
В другую жизнь она уходила из старой, оставляя за спиной Дом с маяком, семью, борьбу и все, что любила. С собой уносила немного. Чемодан с парой платьев и сменой белья, несколько бумаг — ее новые документы, тогда как старые были сожжены, черновики Кольвена и имя, подаренное подполковником Юбером.
С утра она была спокойна и сосредоточена, демонстрировала неплохой аппетит и позволяла себе шутить и делать шалости. Лионца она разбудила губами, путешествовавшими по его телу в своем последнем исследовании. Эти самые губы были бесстыжими, как никогда раньше, и их ласки Лионец принимал с исступлением, какого не чувствовал накануне и, наверное, никогда прежде не чувствовал. Остававшийся им день они провели, почти не вылезая из постели. Ночью — боялись спать, но все же уснули, сморенные усталостью.
А потом был последний завтрак, и ее глупые шутки относительно того, что ему все же надо жениться и привести хозяйку в их дом. Держалась Аньес так, будто бы они едут на ярмарку, а к вечеру вернутся обратно. Но он видел, как дрожат ее пальцы, и еще больше — как раз за разом она прячет от него глаза.
Из Требула они уезжали около десяти утра на старом фургоне, стоявшем в гараже. Он в кои-то веки снял форму и надел рабочую куртку Фабриса. Аньес была в пальто Мадлен, которое оказалось ей велико, и покрыла голову тонкой шерстяной косынкой в бежевую клетку. О Мадлен Юбер рассказал ей в один из дней, что они были в Тур-тане, потому между ними не осталось уже ничего недоговоренного. Почти ничего.
Дорогой они молчали, лишь иногда перебрасываясь фразами о малозначительном. Аньес убеждала его, что виноград не самая лучшая из идей — когда-то Женевьева уже пыталась выращивать лозы в поместье, но они не приживались и не выдерживали зим. И что яблони куда лучше подойдут, если Юбер и его кузина всерьез решат заняться хозяйством. Однако, посмеиваясь, она соглашалась с тем, что лучше всего будет сделать из Дома с маяком подобие гостиницы.
«У нас ведь правда красиво, — настаивала она, — может, что-нибудь и получится». Юбер молчал. У нее сжималось сердце из жалости к нему совсем иного рода, чем она испытывала к Кольвену, но оттого еще более мучительной. Скорбь по живому всегда страшнее, чем по мертвому.