Поездом к океану
Шрифт:
— Не сошло еще, — потер шею Ноэль и улыбнулся. В комнате вновь показалась Грета — принесла на подносе коньяк и стаканы и негромко сказала:
— Все равно ведь этим закончится.
Что ж, это было весьма кстати. Бару господина Турнье повезло, впрочем, Уилсоновский коньяк всяко лучше любого дерьма хозяина пансиона. А вот госпоже Турнье не повезло, потому как пил Анри слишком много, чтобы уделить внимание хорошенькой женщине, чьей страстности не утолял один лишь супруг. Об Индокитае Ноэль не спрашивал, хотя Юбер еще сходу упомянул, где пропадал
Это стезя других, которые уже ничего и не ищут, а просто пытаются хотя бы не слишком бездарно сгинуть.
Там было и о том, как торчал в Сайгоне в бездействии первые месяцы, бесясь и натурально издеваясь над мальчишками, которых ему присылали на службу.
И о том, как и он, и эти мальчишки угодили в мясорубку в Хюэ, где пули не разбирали, в кого попадают. Где французы больше не ведали, кто враг и с кем воюют, видя перед глазами вперемешку вьетнамцев и японцев, которых там быть не должно.
И о том, как шли во Вьетбак, убежденные, что еще немного — и будет конец войне. Сколько же ей длиться? И во что превращался этот проклятый богом край, когда они, как взбесившиеся черти, жгли деревни, выгоняя людей на улицы и оставляя их в джунглях. И множа, множа, множа отряды Вьетминя — такими, как сами, бесприютными.
— Там правда были японцы? — спросил лишь единожды Уилсон, когда Юбер уже замолчал.
— Видел — как тебя сейчас, — мрачно ответил тот. — Полковник Танака. Его живьем взяли, а эта мразь заглотила какую-то дрянь и подохла раньше, чем мы хоть что-то понять успели. Под его командованием положили семьдесят человек моих ребят. Семьдесят, Ноэль. А наши твари молчат, они никогда не скажут вслух, с кем мы там воюем.
— Значит, они действительно используют военнопленных… — Уилсон помолчал, разглядывая янтарную жидкость в своем стакане. — Если Индокитай мы худо-бедно держим, то настоящую войну с Пекином сейчас никто не затеет — силёнок не хватит.
— Да это она и есть, Ноэль. С Пекином!
— Третья франко-китайская? Пожалуй! Но это не нашего с тобой ума дело. Не твоего и не моего. Уж лучше назад, в Египет, в Фивы.
— Ты счастливый человек. У тебя всегда найдутся какие-нибудь Фивы.
— Просто ты их не видел, Анри. Тебе бы понравилось, но ты не видел.
И, наверное, уже не доведется. Кусок железа в груди магнитом тянет туда, где можно довершить начатое. Но этого Юбер Ноэлю уже не говорил. Он даже себе об этом не говорил — было страшно, как в бездне. Он был и пьян, и зол, и до состояния искромсанного куска мяса истерзан ревностью.
И всё, что происходило в тот вечер, все события, все слова, вся его горячая бравада — лишь затем, чтобы хоть ненадолго забыть, где и с кем сейчас Аньес, которая пошла дальше. Так далеко, что Лионец и сам наконец уверился, что обоим было бы лучше, если бы он согласился.
Генерал
Юбер всё гадал: вызовет — не вызовет.
Но в эти дни нарочно избегал поездок в Отель де Бриенн, откладывая все дела там настолько далеко, насколько это вообще было возможно, и засев в форте. Почти что забаррикадировав собственные двери и превратившись в бездумного бумагомарателя — резолюции, отчёты, запросы, письма. Его жизнь длилась от одного росчерка пера до другого.
Всё было приведено в идеальный порядок, какого Кинематографическая служба не видела, пожалуй, со времени своего учреждения. А Юбера снова стала душить эта дурацкая форма — не позволяла развернуться и надавать по морде распустившимся идиотам, работавшим в ведомстве до него.
Так продолжалось несколько следующих после памятного обеда дней. Ничего не происходило. Папка с прошением Аньес перекочевала в архив. Подальше от соблазнов.
А потом генерал Риво явился сам.
Расположился в кабинете на стуле напротив, на котором обычно сидели «просители», и устремился к намеченной цели без вступлений и мудрствования, положив на стол лист бумаги, исписанный ровным почерком, и придвинув его к Юберу. Зацепил ладонью пресс-бювар и грубовато брякнул:
— Пришлось послужить посыльным, господин подполковник. Все равно ведь собирался заехать.
Лионец мазнул взглядом по прошению, не особенно задаваясь вопросом, чье оно и что вообще происходит. Дураком надо быть, чтобы не понять еще до того, как генерал вошел — после единственного оповещения лейтенанта Дьена. Что ж, Риво его не удивил. Он поступал ровно так, как Юбер и ожидал.
Лионцу же тоже оставалось лишь сыграть свою партию в их развеселой забаве на троих. Он взглянул на своего визави и очень спокойно проговорил:
— Мадам де Брольи отказано во вступлении в Кинематографическую службу добровольцем, господин генерал. Сожалею.
— Чушь! — отмахнулся Риво. — Она славная женщина, умная и очень способная. Я знавал их семейство еще до войны, чудесная была пара. Как жаль, что Бог забирает людей без разбору. Марсель де Брольи вполне послужил бы еще на благо Франции.
— И, тем не менее, ей отказано, — повторил Юбер ровно тем же тоном, что и в предыдущей реплике. Будто внутри него, под формой, под кожей, под ребрами — не клокотало.
— Да, я знаю, Аньес сказала мне. Потому я самолично заставил ее написать новое прошение и хочу, чтобы его удовлетворили.
— Замуж она не вышла? — насмешливо растянул губы Анри. — Помнится, в отказе фигурировало отсутствие разрешения.
— Бросьте дурачиться, — начиная сердиться, потребовал генерал. — Она вдова, отца у нее нет, а…
— … а отчим осужден за коллаборационизм, — перебил подполковник. — Мэр Ренна, господин Прево сотрудничал с немцами в годы оккупации. И, надо сказать, все семейство, которое при нем в ту пору находилось, отменно себя чувствовало. Комитет национальной обороны настоятельно не рекомендует давать ей разрешение на службу.