Поэзия вагантов

Автор неизвестен

Стих о татарском нашествии

(«Manet ante ostium deus ultionum…»)

Напечатано в «Forschungen zur deutschen Geschichte», XII (1872), публикация В. Ваттенбаха по копии Ф. Дюммлера. Стихотворение сохранилось в единственном списке — в Зальцбургской рукописи XIII в., содержащей послание папской курии к венгерской церкви, писанное между ноябрем 1241 и июнем 1243 г.; оно вписано на внутренней стороне переплета и, по-видимому, сочинено немного позже, когда сведения о монголах, их жизни и быте стали в Восточной Европе шире и систематичней. Как известно, поход монголов Бату на южную Русь и разгром Киева произошли в 1240 г.; после этого в 1241 г. орда разделилась, часть ее опустошила Польшу и нанесла польско-немецким войскам поражение при Лигнице, другая часть ее опустошила Венгрию и нанесла венгерским войскам поражение при Буде; затем, достигнув уже Адриатического моря, орда

повернула по нижнему Дунаю и причерноморской степи обратно в Азию. Первое впечатление в Европе от этого нашествия было самое паническое, оно и нашло отражение в публикуемом стихотворении; лишь потом папский престол усмотрел в монголах возможных союзников против мусульман Ближнего Востока и попытался вступить с ними в дипломатические сношения (посольства Плано Карпини, Вильгельма Рубрука и пр.). Некоторые черты монгольского быта, упоминаемые в стихотворении, совпадают с отчетами этих путешественников, другие относятся к той риторике, с которой описывались в европейской литературе любые кочевники. Большая часть стихотворения написана «вагантской строфой». Интерес его для историков Руси и Восточной Европы, конечно, огромен.

Прение смерти с человеком

(«Qui es tu, quem video stare sub figure…» «Analecta hymnica», XXXIII, p. 287)

В рукописи приписывается (без всяких, конечно, оснований) самому святому Бернарду Клервоскому и сопровождается иллюстрацией, изображающей трех царей перед тремя смертями. Этот сюжет — одна из самых частых вариаций дебата души и тела, столь характерного для средневековой культуры (см. Ф. Д. Батюшков. Сказания о споре души с телом в средневековой литературе. СПб., 1890); другие вариации — прение «плотского и духовного человека», «справедливости и милосердия», «ангела и дьявола» и пр.

Вальтер Шатильонский

Толкование о золотой розе

(«Ессе nectar roseum poculis irrorat….» WCh, № 14)

Повод к написанию стихотворения — золотая роза, которую под пасху 1163 г. папа Адриан III подарил французскому королю Людовику VII (сопроводительное письмо — № 132 по сборнику посланий Адриана III, «Patrologia Latina», 200s p. 198 — содержит толкование, во многом совпадающее с Вальтером Шатильонским). Роза, как известно, была излюбленным образом средневековой христианской символики; здесь она служит материалом для двойной аллегории. Строфы 1–5 представляют собою введение, 6—11 раскрывают земной, 12–19 — небесный уровень аллегории: «золото=мудрость», «красный цвет — любовь и милосердие». Стиль ученый и местами усложненный до малопонятности.

Молитва к Богородице, из послания к возлюбленной переделанная

(«Instar solis, ave! totius luminis atque…» Dronke, p. 518)

Стихотворение из мюнхенской рукописи конца XII в., по любовному содержанию которого прошлась рука благочестивого цензора XIV в., добавив заглавие, две глоссы (примечания на полях) и заменив одно полустишие (первоначальный вариант, к сожалению, не поддается прочтению); в результате получилась вполне приемлемая стихотворная молитва — лишнее свидетельство того, как тесно был связан любовный язык латинского средневековья с языком «Песни песней» и гимнов Марии.

Изгнание бесов

(Эпиграф — «Amara tanta tyri pastos sycalos sycaliri…» CB 55 (30). Текст — «Omne genus demoniorum…» CB 54 (30))

Две строки заумного заклинания (любопытный случай, когда пришлось делать перевод с «латинской зауми» на «русскую заумь», меняя грамматические флексии), поставленные нами в эпиграф, в рукописи стоят после стихотворения; Шмеллер напечатал их как его последнюю строфу, Хилка и Шуман — как самостоятельное стихотворение. Заклинание двухчленное — сперва более слабое, печатью Соломона («пентаграммой»), волхвами фараона (Исх 7), тремя волхвами, пришедшими поклониться Христу (Каспаром, Мельхиором, Валтасаром — «в Верхней Баварии до сих пор крестьяне пишут их имена на дверях для защиты от злых духов», — замечает Шуман), и умиротворяющей песней Давида над Саулом (1 Цар 16, 23); затем — более сильное, судным днем и божьим именем (тетраграмма — еврейское начертание имени бога). Имена «Гордан» и т. д. загадочны (от реки Иордан, упоминаемой во многих заклинаниях?); остальные имена, принадлежащие низшим божествам античной религии (а также «маны», духи умерших, и «ларвы», призраки умерших), переосмыслены в средние века как прозвища демонов.

Действо о страстях господних

СВ (203)

Одна

из четырех религиозных драм, замыкающих Буранский сборник. Текст сохранился плохо, с большими сокращениями типа «и прочее», по необходимости раскрытыми в переводе. Ирод, упоминаемый во вступительной ремарке, в действии участия не принимает; возможно, что соответствующая сцена выпала целиком. Песни богоматери у креста не принадлежат к этому произведению, а были сложены в XII в. отдельно, пользовались широчайшей популярностью и вставлялись в пасхальные действа как вставные номера; так сделано и здесь, причем переписчик опять-таки ограничился простым указанием на текст, не говоря, в каком сокращении он исполняется (в полном объеме «Плач богоматери» очень велик и не мог быть введен в пьесу без нарушения пропорций; сокращение сделано переводчиком). Содержание действа охватывает последние эпизоды евангельского сюжета — встреча с Закхеем, вхождение в Иерусалим, обращение Магдалины, исцеление Лазаря, предательство, муки, конец Иуды, распятие. Вступительная сцена с призванием Петра и Андрея связана с этим комплексом событий более отдаленно. Есть отступления от евангельской хронологии: отречение Петра вставлено в сцену пленения, ужин в Вифании и воскрешение Лазаря поставлены после вхождения в Иерусалим. Действия и реплики подаются на фоне хорового пения повествовательных частей. Образ Марии Магдалины контаминирован с образом Марии из Вифании, сестры Лазаря и Марфы. Роль торговца перешла в «Действо о страстях» из более популярного «Действа о воскресении господнем», где он продает благовония женам-мироносицам, идущим ко гробу господню. Немецкие реплики и куплеты, введенные в пьесу для общедоступности, напечатаны курсивом.

III

РИМ И МИР

Эпиграфы

(«Curia Romana non curat oves sine lana…» CB 45 b, 45 c (21 a))

Переведен вариант, напечатанный у Лемана, стр. 32. Два пословичные стиха, завершающие стихотворение, написанное, в подражание им, леонинскими стихами-сентенциями обличительного содержания (отсюда же — строки, цитированные нами во вступительной статье: «Цапай, лапай и хапай — таков разговор тебе с папой; А ничего не давши, не солоно выйдешь хлебавши…»). Игра слов, содержащаяся в подлиннике, переводу почти не поддается. Первая из пословиц была памятна и цитировалась даже в XVI и XVIII в.

(«Intus quis; Tu quis? Ego sum. Quid queris? Ut Intrem…» Lehmann, p. 32)

Дистих, изданный Хагеном в 1877 г. по швейцарской рукописи.

Вальтер Шатильонский

Обращение к папе

(«Tanto viro locuturi…» WCh, N 1)

Одно из самых эффектно-ученых стихотворений Вальтера: смысл его — просьба о приходе, но чтобы доказать свое право на это, он демонстрирует свою ученость в длинном ряде толкований Библии — толкований обычного типа, в которых ветхозаветное событие рассматривается как символический прообраз новозаветного события. Кроме массы библейских реминисценций, которые перечисляются ниже лишь самым кратким образом, стихотворение насыщено игрой слов; так, начало его по-латыни звучит:

Carum care venerari, At ut simus caro car! Careamus carie…

Вальтер Шатильонский

«Я, недужный средь недужных…»

(«Licet eger cum egrotis…» СВ 8 (71))

Сохранилось в 10 рукописях различной полноты и с различным порядком строф. Стиль преимущественно библейский, античных реминисценций мало (одна из них, очень изысканная — горациевский образ «не могу быть ножом, так буду оселком» — к сожалению, выпала в переводе начальных строк).

Вальтер Шатильонский

Стих о светопреставлении

(«Versa est in luctum…» WCh N 17)

Стихотворение с характерной для Вальтера стройностью аллегории (низины — миряне, вершины — прелаты).

Вальтер Шатильонский

«Для Сиона не смолчу я…»

(«Propter Sion non tacebo…» CB 41 (18))

О строгой выдержанности аллегории «Римская курия — труднодоступная гавань» см. вступит. статью, стр. 501.