Погибаю, но не сдаюсь! Разведгруппа принимает неравный бой
Шрифт:
Лейтенант отважно выскочил на бруствер с пистолетом в руке:
– За Родину!
– За Сталина! – Это выбрался на другом фланге узкого участка прорыва старший политрук.
– С х… ли нам! – негромко огрызнулись по траншее несколько вчерашних зэков из числа спецконтингента, тем не менее исправно вылезая наружу.
Над бруствером нерешительно стали появляться серые и зеленые фигурки.
– Пошли, вашу мать!!! – подвел итог своим рыком носившийся в центре позиций с винтовкой наперевес старшина, подгоняя замешкавшихся бойцов.
Рядом с Марковым размашисто перекрестился пожилой седоусый ополченец, ловко перехватил винтовку и, поставив ногу в заранее выдолбленную земляную ступеньку,
Бежали нестройно, тяжело дыша, только размеренно брякало на атакующих снаряжение. Пулеметы, расстреляв последние патроны, смолкли. На какой-то миг оказалось, что звуков боя не слышно вовсе. Только сосредоточенное сопение и топот нескольких десятков пар ног. Кто-то поскользнулся, матерно выругавшись на ходу, кто-то отчетливо прочистил нос, громко харкнув в пожухлую траву. И все это не сбавляя темпа, стремительно сближаясь с противником. Отчетливо разглядев его перед собой, припустили так, что им показалось – они не бежали, а летели над землей. Видимо, эти долгие секунды безмолвия, в котором надвигалась на них грозно ощетинившаяся штыками нестройная цепь, и вывели немцев из равновесия. Когда противоборствующие стороны сблизились до двух десятков метров, противник засуетился на своих позициях. Пригибаясь, несколько серо-зеленых фигур побежали назад. Округу огласили истеричные вопли на немецком языке. Они как будто явились сигналом для всех: частой скороговоркой затараторили немецкие автоматы, сразу же делая большие бреши в цепях атакующих. Но момент был противником упущен.
– Огонь! Огонь! – надрывно понеслось над цепью.
Нестройным залпом бабахнули трехлинейки. Затем еще раз совсем вразнобой, а после уже отдельными одиночными выстрелами. Стреляли с ходу. Секунду спустя первые ряды бегущих на прорыв бойцов схлестнулись с немецким заслоном. За миг до этого от него отделилось несколько человек с примкнутыми к винтовкам штык-ножами и очертя голову бросились с перекошенными лицами навстречу русским. Смешалось все: уханье, выкрики, мат, предсмертные хрипы, стоны раненых. И этот отвратительный хруст входящих в живые тела штыков. Не было только одного – за время рукопашной не раздалось ни одного выстрела. И от этого, пожалуй, было еще страшнее, чем если бы они стреляли друг в друга, потому что все это время люди со всех сторон стремительно продолжали падать замертво. Взаимное избиение перед кромкой леса продолжалось всего пару минут. Но на земле остались лежать несколько десятков скорченных в страшных позах трупов русских и немцев.
Марков привычно отразил достаточно умелый выпад, сделанный против него жилистым немцем в круглых очках с металлической оправой. Принятая на цевье, винтовка противника пошла в сторону и вниз. Теряя равновесие, тот по инерции начал подаваться к земле. Не успевая ударить штыком, Марков на бегу с размаху заехал ему прикладом по лицу, вбивая кованым затыльником трехлинейки круглые очки прямо в переносицу. Истошный крик сзади, но Марков даже не обернулся, перепрыгнув через чей-то труп, стремительно понесся дальше. Следующий выбранный им противник, не прияв удара, опрометью пустился наутек. Преследуя его, Марков наскочил в кустах на немецкий пулеметный расчет, отчаянно пытавшийся перезарядить ленту. Невесть откуда рядом возник тот самый кадровый старшина с самозарядной винтовкой. Выпустив по кому-то в другую сторону один за другим оставшиеся в обойме патроны, старшина развернулся к немецким пулеметчикам и, дико, вращая глазами, громовым голосом заорал:
– Пленных не бра-а-ать!!!
Марков
Врага гнали до самого поля. Уже за кромкой леса Марков видел, как бывший перед началом атаки в траншее рядом с ним пожилой седоусый ополченец по всем правилам штыкового боя атаковал одного за другим двух долговязых немцев, попытавшихся сопротивляться. Все было кончено в три секунды – подобно чучелам на полигоне, оба продырявленных противника поочередно повалились в разные стороны.
«Длинным – коли, коротким – коли!» – только и билось в голове у Маркова в такт с бешено стучащим сердцем. На поле они остановились, медленно приходя в себя. После атаки осталось десятка два бойцов. Выживших ополченцев Марков насчитал всего несколько человек. Немецкий заслон, выставленный против них, вырезали полностью…
Шатаясь, от деревьев к ним шел лейтенант. Левый рукав его гимнастерки был распорот штыком от запястья до локтя, головной убор потерян, светлые волосы, оставленные над выстриженными висками, трепал ветер. Продолжая сжимать в руке пистолет, лейтенант то и дело судорожно поправлял прическу раненой рукой, не замечая, что уже весь измазал себя своей кровью. А может быть, и не только своей. Старший политрук из боя не вышел. Наспех перевязав раненых и подобрав кое-какие трофеи, быстрым шагом двинулись к низине у озера. И лишь отойдя на пару километров, присели отдохнуть ненадолго под прикрытием зарослей тростника. Смеркалось.
Марков оседлал поваленный ствол дерева, отвинтил крышку немецкой фляги, подобранной на месте боя. Поднес флягу к губам, понюхал – мягко ударило крепким приятным алкоголем. Он сделал большой глоток – во фляге оказался ром. Внутри сразу потеплело. Суконный чехол фляги с одного бока пропитался кровью, надо полагать, бывшего владельца. Это не беда, совершенно равнодушно отметил про себя Марков, пятна можно будет застирать. Невдалеке уже велся негромкий разговор.
– А немец-то штыкового удара не держит, – с удивлением отмечал один из кадровых бойцов.
– Он его никогда и не держал, – произнес седоусый пожилой ополченец, тот самый, что заколол на поле двоих противников.
– Не скажи, – вступил в разговор третий, тоже из ополченцев, худой и сморщенный, на вид лет хорошо за пятьдесят. – Мы в шестнадцатом с немецкой гвардией крепко сошлись. Полдня на штыках качались – то они нас, то мы их.
– Ну и? В итоге?
– В итоге мы их.
– А я про что? – усмехнулся седоусый. – Говорю же, не держит. Проверено.
– Какого полка? – уверенно окликнул Марков пожилого седоусого ополченца.
– 147-го пехотного Самарского, – моментально бодро отозвался тот и расплылся в улыбке.
– 37-я дивизия? – тоже улыбнулся Марков, придвигаясь ближе.
– Ага. От Маньчжурии до Румынии.
– Ну, давайте, мужики. Будем живы…
Фляга пошла по рукам.
Пожилой ополченец выпил, крякнул и промокнул верхней стороной ладони усы. Хитро прищурившись, сказал вдруг Маркову:
– А вообще-то мы ополченцы с Путиловского завода. Нынче – завода имени товарища Сергея Мироновича Кирова. Вот так-то – попрошу вас иметь в виду.
– Красная гвардия! – добавил худой таким тоном, что было непонятно, язвит он или говорит серьезно.
– Отчего ты со мной на «вы»? – поинтересовался Марков. Седоусый ополченец был прилично его старше.
– Оттого, что вы из прежних офицеров, – делая ударение на букве «о», глядя все с той же хитрецой, отвечал старый солдат. – У меня тоже глаз наметан…