Погоня за судьбой
Шрифт:
– Я ведь всех вас подвела… Я должна была быть вместе с вами…
Дрожащими руками беру лезвие, зажмуриваюсь, и, отведя его в сторону, с силой дёргаю на себя…
… Я вскакиваю и ошалело гляжу в пустоту. Сердце бешено колотится, скомканное одеяло лежит в стороне, а глаза обжигает соль. Провожу рукой по животу – крови нет…
Я полулежала на небольшой уютной кровати в комнате, раскрашенной в приятные светло-бежевые тона. Справа от меня дышало свежим ветерком чуть приподнятое окно, за которым сквозь ветви акации проглядывало ярко-голубое небо и щебетали птицы. Похоже, полдень
Я свесила с матраса металлические протезы ног и тяжело вздохнула. С тех пор, как Марк демобилизовался «по семейным обстоятельствам», и нас с ним отправили на транспортном корабле домой, на его родной Пирос, прошло уже почти два года. Эти месяцы, проведённые за партой в поселковой гимназии недалеко отсюда, куда меня по знакомству устроил Алехандро, отец Марка, закончились серией экзаменов и выпускным вечером, отгремевшим несколько недель назад, и с этого момента началась моя взрослая жизнь.
Обучение в гимназии далось мне с трудом – будучи объектом насмешек и издевательств однокашников, я осознала, что альтернатива унижениям только одна – давать жёсткий отпор. Любое неосторожно сказанное слово – и я срывалась и беспощадно избивала обидчика до полусмерти, невзирая на боль. Несколько раз я находилась на грани исключения, и каждый раз дяде Алехандро приходилось сглаживать конфликты. С местным шефом полиции мы были знакомы лично – я была частой гостьей в участке.
Когда я окончила обучение, гимназия со вздохом облегчения распрощалась со мной, а продолжать обучение я уже не могла – все три местных высших училища отклонили мою кандидатуру с обтекаемыми формулировками, но было понятно – со мной никто не хотел связываться. У меня не было ни прошлого – оно осталось на Кенгено, ни настоящего – оно было украдено Каптейном, ни будущего – оно теперь заволакивалось серым туманом…
Когда я была маленькой, я верила в доброту. Каждый Новый Год ассоциировался не с приближением конца, а с Дедом Морозом. День Рождения знаменовал собой праздник, и ежедневно я просыпалась в ожидании какого-то доброго чуда – будь то красивая птичка, севшая на подоконник, грибной дождь, а то и просто голубое небо над головой. Я защищала деревья от мальчишек-хулиганов, которые по ним лазали, норовя обломать ветви, а по приходу весны бережно выпускала на волю выбравшихся из оконных рам сонных мух. Душа моя была чиста…
Всё изменилось. Сложно сказать, в какой момент – с убийством ли мерзавца Маккейна, или с осознанием того, что все мои друзья погибли, а я не смогла этому помешать. Внутри меня на месте души зияла чёрная пустота, источающая холод. Жизнь как будто превратилась в неинтересный уже фильм, который хотелось промотать до конца, поставить на полку и никогда больше о нём не вспоминать, а то и просто выключить на середине…
Переборов себя, я встала с кровати, вытерла мокрые глаза, надела летнее платье, причесалась и, заправив постель, спустилась на кухню. В доме никого не было – Марк рано утром ушёл на службу, дядя Алехандро на своём небольшом комбайне трудился в поле – я слышала мерный гул двигателя в отдалении. Моя очередь доить корову и заниматься курятником была вчера – мы по очереди работали по хозяйству – поэтому сегодня я смогла поспать подольше.
На столе для меня заботливо оставили уже остывшие тосты с яйцом и кружку молока. Неспешно поглощая скромный завтрак, я обдумывала,
Пирос представлял из себя пасторальный мирок, небольшую и довольно жаркую планету, покрытую преимущественно степями, а ближе к экватору – пустынями, которые сменялись лавовыми полями. На богатой полезными ископаемыми планете была хорошо развита тяжёлая промышленность, но Олинала располагалась далеко от самых загрязнённых мест. Дядя Алехандро долго шёл к тому, чтобы покинуть большой город, и однажды ему всё же удалось переселиться подальше от суеты.
Мы жили в большом двухэтажном доме рядом с рощей акации. Дядя Алехандро, будучи фермером, имел в своём распоряжении огромное поле, поэтому всё, что было нужно для жизни, вполне можно было выращивать самостоятельно, а заодно приторговывать на рынке.
Это место очень напоминало мне дом – удалённость от больших поселений, сельский образ жизни и вольный ветер… Первое время я целыми днями пропадала в поле, чтобы сесть среди травы и невысокого кустарника и поплакать в одиночестве – я очень скучала по родителям, собаке, школьным и интернатским друзьям – но со временем становилось легче. Только частые ночные кошмары острой иглой пронзали моё сознание, заставляя просыпаться в холодном поту…
Пока я допивала молоко, урчание трактора приблизилось, мотор чихнул пару раз и затих, а через полминуты входная дверь отворилась, и на пороге появился дядя Алехандро. Загорелый и высокий, он был одет в клетчатую рубашку, потёртые джинсы и пыльные ботинки. Повесив свою ковбойскую шляпу на крючок, он тяжело прошагал к раковине, налил себе полный стакан воды, выцедил его до дна, сел напротив меня, откинувшись на стуле, и улыбнулся своей широкой доброй улыбкой.
– Проснулась, соня? Я за утро уже десяток гектар собрал…
Я отрешённо взглянула в окно.
– Дядя Алехандро, вы когда-нибудь задумывались над смыслом жизни?
– Ну кто же о нём не задумывался, дочь? Наверное, все. Но эти размышления никогда ни к чему не приводят.
– Почему?
Алехандро прокашлялся и заговорил:
– Три человека ворочали камни. Одного из них спросили: «Что ты делаешь?» Он вытер пот со лба и ответил: «Что, не видно? Я вкалываю!» У второго человека спросили: «А ты что делаешь?» Он закатал рукава и деловито сказал: «Деньги зарабатываю.» Спросили у третьего: «А что делаешь ты?» Он посмотрел вверх и сказал: «Храм строю…»
Он замолчал и, будто выжидая, смотрел теперь мне в глаза. Я тихо обронила:
– А потом налетит ураган, и от храма ничего не останется…
– Ураган – это то, на что ты не можешь повлиять. Так стоит ли опускать руки из-за того, что твой храм разрушен стихией? В нашем мире столько непреодолимых сил… Землетрясения, извержения, солнечные ветры, взрывы сверхновых… Но мы, сбитые с ног, каждый раз находим в себе силы подняться и идти дальше. А иначе зачем всё это тогда?
– Вот и я не знаю, зачем. Время украдёт у нас всё, если этого не успеют сделать другие… люди.