Погоня за судьбой

Найдёнова Диана Александровна

— Как думаете, это Мелинда выпустила Джона из клетки? — спросила я.

— Мне сложно утверждать наверняка, но такое вполне возможно, — ответил Сяодан и осторожно отхлебнул из чашки. — Мелинда всегда ненавидела людей и открыто в этом признавалась. Люди ей больше нравились, будучи объектами аутопсии, нежели живыми. По личным вопросам из всего персонала лаборатории она общалась только со мной. Что, кстати, подтверждает вашу гипотезу о том, что я – андроид.

Он снова улыбнулся. Я сделала небольшой глоток из кружки. Чай был великолепен, он уносил мои

чувства далеко на север, в нежную и свежую прохладу.

— Горько и иронично, — заметила я, — погибнуть от собственноручно выпущенного на свободу чудовища, не находите?

— И крайне непрофессионально, — кивнул Шен. — Мелинде нужно было держать себя в руках. И вам, кстати, тоже.

— Она собиралась ставить опыты на моём друге. Неужели вы бы на моём месте спустили такое на тормозах?

— Конечно. Как я уже говорил, настоящий учёный должен быть бесстрастен. Для учёного существуют лишь четыре неизменных ключевых принципа: коллективизм, универсализм, организованный скептицизм и бескорыстность. — Голос Шена был совершенно спокоен, будто он отвечал на экзамене досконально выученный материал. — Всё остальное – это либо предмет для исследования, либо помеха, которую нужно устранить, либо незначительная для исследования вещь. Ваш друг – это наш предмет для исследований. А вы – помеха. В том случае, конечно, если будете этим исследованиям мешать. — Он задумчиво потёр подбородок. — Впрочем, сейчас нам не до изысканий. Люди были профилем Мелинды, и работы в этом направлении теперь придётся отложить до прибытия на материк.

Я испытывала удивление с примесью отвращения от слов Шена, но осуждать его не могла. Для него Рамон и все остальные люди были чужими. Взяв чашку в руки, я обречённо вздохнула.

— Что можно сделать, чтобы его спасти? — спросила я, глядя в дымящуюся бронзовую жидкость.

— Теоретически – гемотрансфузия с полным очищением крови. Здесь такого оборудования нет… Антиприонные препараты и конечно, упорная работа неврологов, если к тому времени личность не успеет необратимо раствориться.

— А времени у него сколько?

— Это зависит от особенностей организма, — задумчиво пробормотал Шен. — Так или иначе, через два-три дня будет уже поздно…

До ближайшей захудалой больницы было три тысячи километров. Если прямо сейчас прыгнуть в вездеход и круглосуточно вдавливать «гашетку» в пол, я не успевала. Оставался путь по воздуху, но корабля под рукой не было, да и если бы был – скорее всего, нас сбил бы на взлёте один из «Кондоров».

Вязкое ощущение безнадёжности всё сильнее давило на сердце. Я молча отставила недопитую чашку в сторону и вышла из комнаты…

Василий был на своём месте – в комнате охраны, в окружении распотрошённых электронных устройств. Он сидел, забросив ноги на стол, а помещение было наполнено шумом радиопомех. Заметив меня, он обернулся и раздосадовано сказал:

— Ничего. Тишина в ответ. Не работает этот ваш ретранслятор, зря я вас гонял к этим обломкам.

— Это прискорбно, — сказала я. — Но я пришла к тебе по другой причине. Можно мне спуститься

к Рамону?

— Вообще, нежелательно.

— Давай хотя бы сходим и проверим. Если всё нормально – впустишь меня к нему.

Несколько помявшись, офицер нехотя выбрался из кресла и жестом пригласил меня следовать за ним. Уже знакомые коридоры привели нас к лестнице. Холл злополучной лаборатории нисколько не изменился – всё так же гудели механизмы в помещении запретной зоны, а дверь в тюремный блок была закрыта – пленники были на своих местах…

Рамон сидел на своей кровати и листал какую-то глянцевую беллетристику многолетней давности. Завидев меня, он вскочил и буквально укутал меня своими объятиями. Чистая белоснежная пижама так и хрустела на нём – Василий не жалел для невольника расходных материалов.

— Пришла навестить старика? — улыбнулся мой друг.

— Не такой уж ты и старик, Рамон, — заметила я. — Держишься молодцом. Выспался?

— Да, в отличие от Джона. Я в курсе, что он вам там устроил. Знал бы, что так будет – самолично пристрелил бы беднягу.

— Беднягу? Как вспомню его лицо – меня аж передёргивает. — Я поёжилась, и мне вдруг стало чудовищно тоскливо. — Рамон… Я до смерти боюсь увидеть тебя таким…

Наставник сел на свою кровать и вдруг стал серьёзным, собранным.

— Ты можешь пообещать мне одну вещь, Лиза?

— Какую? — Я присела рядом с ним.

— Когда настанет время, ты меня убьёшь. Не хочу стать… Этим. — Он неопределённо махнул рукой.

— Неужели ты уже смирился с тем, что они тебе предрекли?

— Не знаю.

— А может, это всё чушь, и всё будет хорошо, — предположила я.

— В таком случае, будет повод порадоваться. Но, в конце концов, каждому из нас отпущен свой срок.

— Отпущен? Кем отпущен? Ты же понимаешь, что это самая обычная отговорка, чтобы было легче смириться!

Порыв злости внезапно захлестнул меня. Человек, сидевший рядом со мной, всегда был неприступной скалой, надёжной и незыблемой. Теперь же я видела робкого, неуверенного в себе и в своём будущем мужчину, который уже поставил на себе крест.

— Ты – боец, Рамон! — воскликнула я. — Ты всегда учил меня сражаться до конца. И я пытаюсь – каждый раз встаю и иду, хотя давно уже не хочу вставать!

Он молчал, глядя в пол.

— Пока человек не сдаётся, он сильнее своей судьбы, — продолжала я. — Так говорил Ремарк. Был такой писатель. Но ты… Ты ведь уже сдался! Сдался заранее!

Рамон не отвечал, а мне вдруг стало ужасно стыдно за свои слова.

— Прости меня, — выдавила я из себя. — Я не знаю, что ты чувствуешь. Может быть, тебе сейчас именно смирение и нужно…

— Ничего подобного. — Он сжал кулаки и уставился в стену. — Мне сейчас гораздо нужнее память. Я должен вспомнить всё хорошее, что у меня было, а я всё только забываю. Я чувствую, как у меня в голове что-то копошится. Будто какой-то уборщик орудует веником и старательно выметает из памяти всё, что я знал. Тебе зовут Лиза – но я уже с трудом вспоминаю, кто ты мне.