Пограничье
Шрифт:
Есть ли что-то отвратительнее его смеха? Вряд ли. Молчу. А он, изображая пальцами походку, медленно поднимается от моей коленки вверх, приговаривая:
— Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять.
Вдруг охотник выбегает...
И я не выдерживаю и кричу, обжигая горло осколками слов. Умоляю прекратить. Плачу навзрыд, хватаю за руки в бесплодной попытке прекратить этот кошмар. Бегу куда-то, прекрасная зная, что выхода нет. Его никогда нет, никогда. А в небе хохочет безумная Койольшауки,
Сердце колотится прямо в ушах. Мне кажется, я даже слышать стала хуже. Хотя и сквозь этот барабанный бой до меня долетает детский плач. Я лежу почему-то в траве. И солнце ослепляет своим блеском. Надо мной склонился бледный Эро и бородатая Зойка.
— Что это было? — у Павлика в голосе нездоровая дрожь.
— Мэ-э-э... — поддакнула Зойка и бросила оценивающий взгляд на брюки знаменитого сыщика.
— У меня лицо горит, — пожаловалась я и села, прижимая к пылающей щеке ладонь.
— Соня, — Эро присел возле меня на корточки и не глядя шлепнул мою козу по губам, когда она со злорадным видом потянулась к его штанине, — ничего не хочешь мне рассказать?
— Не хочу, — прохрипела я, удивляясь, откуда в моем горле взялся песок.
— Если тебя кто-то обидел...
Я молча поднялась на ноги и удрала к повозке. Рассказывать кому-либо о своем прошлом я совсем-совсем не хотела. Тем более, что это не мое прошлое. Что это за фокусы вообще? Девочка из этого видения давным-давно умерла, погибла, так и не узнав, что такое жизнь. Это чужие воспоминания, чужая жизнь, чужой страх.
Нет, страх все-таки мой.
Павлик быстро догнал меня и помог забраться в коляску. Я сразу же бросилась к заплаканной Оливии. Прости меня, девочка, я не хотела тебя пугать. Погладила белокурую головку и спрятала нос в мягких кудряшках, стараясь не смотреть на мрачного, как предгрозовое небо, Афиногена и не прислушиваться к недовольному сопению за моей спиной.
— Он не отстанет, — сообщил Генка и с видом знатока добавил:
— Советую придумать, что ты будешь ему объяснять.
Я неопределенно кивнула. Да, Эро как клещ. Это всем известно. Но вот откуда ангел-хранитель — не мой ангел-хранитель, попрошу заметить — знает о том, что и почему я не могу рассказать сыщику.
Неожиданно и проблемы моей лавки, и все неприятные мысли по поводу предстоящего путешествия, и сплетни а Ивске вокруг моего имени, и даже запах незнакомого волка в окрестностях Призрачного замка — все отступило на второй план перед пугающей тенью разоблачения.
Оливка успокоилась очень быстро и уснула, напившись Зойкиного молока, а я не стала пересаживаться вперед к Эро. Я сидела в полумраке повозки, и в голову не лезло ни одной толковой мысли о том, что сказать Павлику, когда он снова спросит, кто меня обидел.
Когда твое тело ломают и жгут, растягивают мышцы, тонкими лезвиями надрезают кожу, когда твою душу уродуют, тогда твое сердце разрывается на части. Не от обиды, нет. От злости и ненависти.
— Если тебя кто-то обидел, — сказал он.
Что тогда? Мстить некому, обидчик мертв. И жертва мертва.
Шрамы, оставленные ненавистью на сердце, не заживают со временем. Они все так же болят. И не важно, сколько минуло дней или лет. Они болят так, словно все случилось вчера.
Мы не разговаривали целый день, пока не пришло время устраиваться на ночевку, да и тогда едва обмолвились парой слов. Все-таки и ангелы-хранители могут ошибаться. Павлик тактично меня не трогал: наверное, понял, что бесполезно пытаться добиться от меня ответа.
Оливка, наигравшись, уснула прямо во время еды. Я устроила ее в корзинке и расположилась рядом, предусмотрительно расстелив одеяла своего спутника с другой стороны костра, закрыла глаза и попыталась уснуть.
И примерно через минуту услышала:
— Расскажешь сама или заставишь меня землю рыть?
Чтоб тебя разорвало! Сделать вид, что я сплю, или сразу отправить его подальше?
— Соня…
Самый упертый из всех известных мне людей, честное слово.
— Если ты устала и не хочешь об этом говорить…
— Я никогда не хочу об этом говорить, Пауль. Никогда. Поэтому, пожалуйста, просто не лезь.
Я повернулась спиной к огню и зажмурилась, надеясь на то, что у Эро хватит совести и такта…
— Ты очень красивая девушка, — спустя минуту сообщил совершенно нетактичный и бессовестный Павлик и зашелестел своим одеялом.
— И мне не надо быть сыщиком, чтобы догадаться, что произошло… Но, Соня… Ты же сегодня… Ты что же, меня боишься?
— Не боюсь, — без особой охоты призналась я. — Но иногда со мной такое бывает. Не переживай, в последние годы это случается все реже, поэтому шансы, что ты снова станешь свидетелем моей истерики, равны нулю.
В середине костра треснуло полено, к ночному небу взметнулась стая испуганных искр, поздние осенние сверчки замолчали на секунду, а потом с утроенной энергией начали терзать свои маленькие скрипки.
— Он умер, — не выдержала я молчаливого давления и села, уткнувшись лбом в колени. — Много лет назад. Правда.
— Соня…
— Уже ничего не исправишь. Я просто… такая.
Я почувствовала, как его рука несмело дотронулась сзади до моего плеча.
— Прости.