Пограничье
Шрифт:
— Что же нам остается, маленькая полукровка? Только одно... одно... И время поджимает. Зима скоро.
Скоро зима.
Аугуста Нель шагнула назад и бесшумно закрыла за собой дверь. Она не надеялась, что рядом с маленькой Оливкой получится провести годы, но мечтала о месяцах... Месяцы растаяли в неделях и теперь превратились в часы...
Коридорные зеркала отражали вопросительное и немного испуганное выражение лица предпоследней представительницы рода зеленых драконов.
— Я уже начала отсчитывать свои последние часы или еще нет? — думала
Старинный друг отца обещал, что об Оливке позаботятся. Но разве могла она оставить своего единственного потомка только с этой зыбкой защитой? Не могла... Не могла...
Зеркало снова предательски показало всему миру, что на самом деле чувствует к себе правительница эльфов, но этого никто не видел, так как человек, стоявший на пороге детской, не смотрел в зеркала, он смотрел в спину убегавшей женщины, и на лице его была злоба и ненависть.
И решимость. Решимость, которая ничего хорошего не могла принести той, что спешила в сокровищницу, чтобы сделать последнюю вещь, на которую еще была способна.
Письмо Аугуста Нель написала там же, сидя на сундуках с эльфийским жемчугом и подсвечивая себе чадящим факелом. И отправила его оттуда же, позвав недовольного ворчливого лесовика, который не любил замка, не любил людей, не любил эльфов, он вообще никого и ничего не любил, кроме лесных законов и леса.
— Это последняя просьба, я обещаю, — хозяйка Зачарованного леса была непривычна бледна и грустна.
— Не нравится мне твое настроение, малышка, — пробормотал лесовик, знававший еще прадеда нынешней правительницы.
— Все будет хорошо, — ответила та, — ты только доставь посылку по адресу.
— Отчего же не доставить... Доставлю... Хоть и, прости меня, вервольфов жуть до чего не люблю...
Аугуста Нель кивнула, забыв возмутиться, а потом наклонилась вперед и поцеловала холодными губами в лоб.
— Прощай, старик! — и боясь услышать хоть слово в ответ, выбежала из сокровищницы, захлопнув за собой дверь.
Яд нашелся почти сразу.
Его не было в послеобеденном чае. И в ужин его забыли подсыпать. И ночную рубашку тоже не пропитали смертельной отравой.
Яд был в баночке с ночным кремом.
На этот раз.
Аугуста Нель грустно улыбнулась, села перед зеркалом и, зачерпнув изрядную порцию прохладной омолаживающей массы, старательно втерла ее в лоб, щеки и шею.
— Все будет хорошо, — не очень уверенно прошептала старуха, выглядевшая как юная девочка, расправила складки на груди и чинно прошествовала до кровати, чтобы по старинной традиции правителей умереть в том самом месте, где родилась.
И ни в какие бани они, само собой, не попали. Какие бани, когда проклятая служба не дает вздохнуть свободно? Пауль поднял вверх руку и понюхал китель в районе своего плеча.
— Ф-фу!
А Сонька еще говорила, что от него пахнет мятой. Потом от него разит и конским навозом, честное слово, хуже, чем от кучера…
Нет, шанс
Очаровательная шона вошла в дежурку, разогнав тучи усталости и дурного настроения одной мимолетной улыбкой. Облокотилась о край конторки, и взгляд молодого эфора моментально съехал с лица опрашиваемой чуть ниже. А потом откуда-то слева раздалось рычание. Весьма пугающее и такое натуральное, что дежурный даже не сразу поверил, что издавал его никто иной, как господин Пауль Эро, столичная шишка, модник, щеголь и все такое.
Очаровательная шона закатила глаза, и рычание было моментально замаскировано под надсадный кашель, тоже довольно страшный, между прочим. Когда же Сонья Ингеборга Унольв заговорила, стажер мысленно взмолился всем модным богам, чтобы коварная судьба не заставила его подняться из-за конторки. Не оставалось никаких сомнений в том, что сделает с ним всегда спокойный, невозмутимый и веселый господин Эро, если заметит, какую реакцию на подчиненного оказал голос ценной свидетельницы.
А он заметит.
Стажер поерзал на месте, пытаясь найти более удобное положение, а женщина продолжала и продолжала говорить, упреждая вопросы. И голос ее лился горьковатым падевым медом, такой же густой и янтарный. И глаз невозможно было оторвать от полных лениво двигающихся губ.
Наваждение какое-то!
Ненавязчивый кашель то и дело заставлял стажера вздрагивать и упираться взором в белый лист бумаги, по которому вкривь и вкось скакали буквы, слова и предложения… Удивительно, что получилось хоть что-то записать…
Когда же опрос был окончен, нахальный мальчишка, бросавший на Сонью откровенно заинтересованные взгляды, протянул на подпись бумаги, прокомментировав их стандартной фразой:
— В конце каждого листа, пожалуйста, напишите: «Мною прочитано, с моих слов записано верно». И дату и подпись…
Пауль бросил в исписанные листы быстрый взгляд и скривился. Берут в эфоры кого попало. Даже писать не умеет, словно курица лапой накарябала… Немедленно подумалось, а почему, собственно, лапой? Разве у кур лапы?.. И тут из водоворота мыслей на передний план выдвинулась наполненная паром комната, прозрачный бассейн с голубой водой и обнаженное влажное тело, опутанное мокрыми прядями рыжих волос…
А затем в дежурку влетел посыльный.
— Письмо от сиги Танаис! — объявил он с порога голосом запыхавшимся и каким-то дурным.
Пауль Эро опустил веки, мысленно прощаясь с банями и с образом обнаженной рыжей красавицы, и с выражением абсолютного счастья взял в руки приглашение.
Отказаться, конечно же, не было никакой возможности. Не объяснять же благородной правительнице, что у него, у Пауля, на остаток этой ночи были совсем другие, откровенно говоря, более приятные планы?!