Пограничье
Шрифт:
Жрец старательно закрутил сложную петлю в третьем слове и крякнул от удовольствия.
— Я понимаю, — Павлик качнул головой, решив умолчать о том, что будь его, Пауля Эро, воля, он бы нанесение татуировки растянул бы лет на сто, чтобы как можно дольше не видеть осуждения в самых замечательных зеленых глазах в мире.
Однако жрец закончил, написав последнее слово древней клятвы, дословный перевод которой был утерян давным-давно.
— Уверен, что счастливая жена не задушит тебя во сне? — жрец криво усмехнулся, а Павлик только
— Она не задушит, — Павлик вздохнул, — но горло перегрызть может очень даже вполне…
Сыщик пожал руку служителю храма, отсчитал пятнадцать положенных за брачный ритуал золотых, бормоча под нос, что это сомнительное удовольствие, как выяснилось, еще и не из дешевых. После чего поспешил на заседание суда.
Открытый зал был переполнен, но Павлик не заметил никого и, кажется, не слышал ничего, наткнувшись на радостную улыбку Соньи.
Все было, словно в тумане. Он улыбался. Он бравировал. Он шутил. Он совершенно ничего не соображал, а потом все-таки произнес те два слова, которые произносить совсем-совсем не хотелось.
— Брачные татуировки. Конечно же, ни один брак, заключенный по традиции эльфов, не обходится без них…
Левая Сонькина рука метнулась к правому плечу, и Павлик понял, что волчица догадалась.
— Можем мы их увидеть? — спросила Мори и, кажется, посмотрела на Пауля сочувственно.
— Конечно, — Сонья неспешно расстегнула пуговички на платье и показала всем присутствующим свое правое предплечье.
Неожиданно закружилась голова. Павлик судорожно сглотнул, потому что захотелось прижаться губами к тонкой эльфийской вязи.
Он ожидал всплеска эмоций. Ярости. Возмущения. Обиды. Гнева. А ничего не было, потому что она вообще на него не смотрела. Она опустилась в свое кресло и просто сидела в расхристанном платье, не слушая приговора суда, не обращая внимания на зрителей. Сидела, молча глядя в стену, пока последний человек не покинул Открытый зал.
И Павлик не выдержал. Он опустился рядом с ней на колени, осторожно сжал прохладные ладони и прошептал то единственное, что могло послужить оправданием его сегодняшнему предательству:
— Сонюш, я люблю тебя.
Она не ответила ничего и молчала так долго, что Павлик вконец разволновался, но Сонья все-таки перевела на него свой взгляд и ровным голосом произнесла:
— Я не хочу тебя видеть, — рыжеватые брови сложились над переносицей в трагическую линию, и Пауль Эро услышал, как его надежды на лучшее издали предсмертный стон, а потом зазвенели, осыпаясь на землю разбитым сердцем.
— Милая…
— Мне надо забрать у Дунаи моих мальчишек, — она поднялась и оглянулась по сторонам так, словно не понимала, как и почему очутилась в этом месте. — Столько всего и сразу… Я не хочу.
Когда эхо ее шагов утихло, Павлик все еще
Дунае не пришлось ничего объяснять. Она посмотрела на меня так, как умеет смотреть только она, и возмущенно ахнула, всплеснув руками.
— Ты до чего себя довела, сумасшедшая девчонка!? — воскликнула она и, схватив меня за руку, затянула в дом. — С твоим потенциалом и чувством воды ты мне весь Речной город разнесешь к чертям.
Я вяло сопротивлялась, когда она заматывала меня в большой вязаный плед, словно в кокон, непрестанно бормоча при этом:
— Это же надо, до такой степени загнать себя в угол… Рыбка-рыбка, ничему-то тебя жизнь не учит!..
Не учит, кто ж спорит-то. Я согласно кивнула и вдруг, неожиданно даже для себя самой, громко всхлипнула, искривив рот и задрожав подбородком.
— Сонька, прекращай истерить… — она больно схватила меня пальцами за щеки и впилась в меня цепким взглядом, словно выискивала видимые только ей следы виновника моего состояния. И она определила его моментально, окончательно напугав меня своим заявлением:
— Я этому сыщику яйца оторву!
Кажется, я покраснела. Или побледнела. Не знаю, но лицу стало жарко, а сердцу наоборот очень холодно, потому что Дунька продолжила:
— Рыбка моя, ты из-за него, что ли? Плюнь ты на этого бабника. Нашла из-за кого слезы лить. Нет, он-то хорош, кто спорит… Спроси у любой в Речном городе… Или ты из-за чего-то другого?
Я молча содрала с правого плеча платье и завыла в голос.
— О! — удивилась Дуная. — Оу! — удивилась она еще раз. — Ого! Это что же? Это ты теперь госпожа Эро? — дождалась моего утвердительного всхлипа и пробормотала:
— Вот бы ни за что не поверила… Рассказывай!
И я рассказала. Все, начиная с того, как Гаврик с Гамлетом Лириковичем шептались за дверью моего магазинчика и заканчивая тем, что произошло сегодня в Верховном суде.
— Удивительное дело… — русалка задумчиво потерла лоб над правой бровью, а потом, послюнявив палец, попыталась стереть с моего плеча брачную эльфийскую татуировку. — Все-таки настоящая… М-гм… А бабочку покажешь?
— Легко, — я закатала рукав и повернула руку запястьем вверх. Кому сказать! Еще недавно у меня не было ни одной магической татуировки, а теперь сразу две.
Мотылек, словно живой, дрожал крылышками на моем пульсе, будто ему передалось мое нервное состояние. Я обвела пальцем почему-то ставший размытым контур и произнесла:
— Оливка славная девочка. И мне, наверное, надо действительно поторопиться. Я ей очень нужна, по словам Аугусты Нель. Хоть я и не понимаю, чем я лучше целого дворца нянек и прислуги.
Бабочка Нель шевельнула усиками, а я порадовалась, что на рисунке не видно ее отвратительного волосатого брюшка и мохнатых лапок — яркого свидетельства того, что в прежней жизни все бабочки были гусеницами.