Пограничники Берии. «Зеленоголовых в плен не брать!»
Шрифт:
Подбежали политрук Зелинский и старшина. Политрук не смог оторвать взгляда от несуществующего лица Михаила Колчина с черными отверстиями на месте глаз и раздробленной нижней челюстью. Яков Павлович Будько, наглядевшийся в жизни смертей, быстро набросил на погибших шинель.
– По местам… всем по местам.
Мальцев непроизвольно всхлипнул. Заплакать он бы не смог, даже если бы захотел. Внезапно начавшаяся война, совсем не такая, которую могли ожидать, гибель товарищей – всего этого оказалось слишком много для нескольких часов
Николай был всего лишь двадцатилетним парнем, по существу мальчишкой. Напряжение, страх, жалость к погибшим и самому себе смешались в нем. Но то, что называется чувством долга, пересиливало все остальное. Он еще на рассвете крепко взял себя в руки и, сам того не замечая, стал одним из тех командиров, на ком держалась оборона заставы.
– По местам, – повторил старшина.
При этом он смотрел на Зелинского, который застыл перед телами убитых, накрытых шинелью с проступающими кровяными пятнами.
– Пойдемте, товарищ политрук, – осторожно потянул его за руку Мальцев.
А старшина проговорил вслед:
– Слышь, Николай. Сам за «дегтярева» встань. Побило пулеметчиков, стрелять некому.
– Есть, – отозвался Мальцев.
День близился к вечеру. Постепенно бой затихал. Замолчали минометы, возможно, закончился боезапас. Оттащили в низину исклеванную пулями пушку. В разных местах лежали тела убитых немецких солдат. Видимо, наступавшее подразделение получило приказ временно приостановить штурм заставы.
Да и заставы как таковой уже не существовало. Крыша рухнула, торчали остатки стен, дымили сгоревшие обломки. От забора остались отдельные доски и перекладины, вышка рухнула.
Умирали один за другим раненые. Журавлев приказал выкопать могилу, однако этого не дали сделать немецкие пулеметчики, простегивая открытый со всех сторон двор трассами длинных очередей. Им отвечали из ручных пулеметов Кондратьев и Мальцев. Одиночными выстрелами огрызались лучшие стрелки заставы Василь Грицевич и Костя Орехов.
Позвали Кондратьева, чтобы уточнить списки погибших. Федор Прокофьевич передал «дегтярев» своему сержанту, предупредив:
– Бей короткими. Ствол сильно греется.
Пригибаясь, пошел на командный пункт. Сел рядом с Журавлевым, попросил закурить и достал из полевой сумки мятый список взвода.
Послюнив химический карандаш, стал делать отметки.
– Этот ранен… этот стреляет… эти двое погибли.
Молчала пятая застава. Стрельба на ней затихла часа в три дня. В небе кружил на малой скорости разведчик «Хеншель-126» с ярко-оранжевым капотом и таким же ярким стабилизатором хвоста. На всю высоту фюзеляжа выделялся черно-белый крест. Возле двухместной кабины виднелся какой-то тевтонский знак в виде разноцветного щита.
– Как в цирке, раскрасили, – сплюнул Кондратьев. – Долбануть бы по нему из пулемета.
«Хеншель» крутился на высоте километра, пулей не достанешь. Словно расслышав угрозу, пилот снизил машину и сбросил две небольших
«Хеншель» взвился как пришпоренный. Полетели мелкие куски обшивки, а стрелок в кормовой части кабины дал несколько очередей. Бегство немецкого самолета пограничники и саперы сопровождали смехом и матюками.
– Долетался гадюка!
– Уноси ноги, б…!
Однако вскоре стало не до смеха. С ближнего немецкого аэродрома прилетели два легких бомбардировщика-биплана «Хеншель-123», чем-то похожие на «кукурузник» У-2. Несмотря на малую скорость, эти устаревшие немецкие машины были опасным противником.
Оба самолета сделали круг и пошли на пикирование, выставив шасси с острыми, словно шпоры, закрылками. На высоте семисот метров вниз полетели четыре бомбы.
Все бросились на землю, кто-то спрыгнул в траншею. Лишь один Журавлев, бледный, со сжатыми кулаками, встречал фашистские самолеты в полный рост. Он не желал показывать заставе, что боится врага. Его с размаху толкнул в спину старшина Будько.
– Макарыч, ложись… убьют!
Это были пятидесятикилограммовки, далеко не самые крупные бомбы в арсенале немецкой авиации. Но мощность их превышала снаряды тяжелых гаубиц, а грохот взрывов был оглушительный. Столбы поднятой земли и дыма окутали заставу густой пеленой.
Николая Мальцева, лежавшего на дне траншеи, подбросило на полметра. На голову и спину посыпались комья земли. Через минуту он поднялся и увидел поодаль огромную дымящуюся воронку. Часть забора снесло, переломило тополь. Траншея справа от него была на четверть завалена, там кто-то шевелился и звал на помощь.
Он сделал один, другой шаг, но услышал вой моторов. Оба бомбардировщика снова пикировали. Первый раз они боялись спускаться ниже, так как поврежденный самолет-разведчик получил десяток пробоин, был ранен наблюдатель. Сейчас, оглушив защитников заставы, они сбросили последние четыре «полусотки» с высоты пятисот метров.
Мальцев упал лицом в рыхлую землю, прикрыв голову руками. Одна из бомб взорвалась на левом фланге, две – во дворе заставы. Обрушились обломки догоравшего здания и козырек вещевого склада, где лежали раненые.
«Хеншели» сделали третий заход над самой землей, лихо всаживая в клубящуюся пелену длинные очереди своих спаренных пулеметов МГ-15 (тысяча выстрелов в минуту). Эти тихоходные машины командование «люфтваффе» боялось выпускать в глубину русской территории. Уцелевшие И-16 уже сбили несколько «мессершмиттов» и «юнкерсов», а с «хеншелями» справились бы и подавно.
Поэтому легкий бомбардировочный полк, несмотря на известия о разгроме советских аэродромов, держали для такой вот зачистки, чтобы сберечь драгоценные жизни немецких солдат. Однако настроение от победы пилотам частично испортил Петр Чернышов.