Пограничники

Жуков Дмитрий Анатольевич

Десятого мая отряд, сделав за один переход девяносто километров, отдохнув до вечера, в 18 часов в сопровождении хивинского транспорта выступил из Хивы в южном направлении на колодец Холыбай, где должен был дожидаться его со своими двумя взводами милицейского дивизиона комэскадрона Приданников.

Первую половину пути прошли ночью, сберегая силы, через сорок километров сделали привал. За второй ночной переход сделали еще сорок километров и двенадцатого мая в девять часов утра пришли на колодец Холыбай.

В

первые же сутки песчаного пути командир полка воочию убедился, насколько тормозит движение караван. Делая четыре-пять километров в час, ташаузский транспорт в 250 верблюдов с основным грузом был только на пути от Ташауза к Хиве. Особенно трудно было двугорбым «кораблям пустыни» тащить орудие, которое должно было сказать свое весомое слово в решающий момент боя.

Но одно, казалось бы, незначительное происшествие все-таки позабавило не слишком весело настроенного начальника отряда.

Присматриваясь к своему старшему проводнику, проверяя все время путь по компасу и карте, Масленников заметил, что Кабул с прищуренным глазом и прыгающей бровью, если и считал себя королем песков, то словно бы попал в чужое королевство.

Выслав вперед дозор, командир отряда спросил главу проводников: «Как считаешь, Кабул, сколько будет еще километров до колодца Холыбай?»

Тот с важным видом подумал и заявил, что до колодца еще пятнадцать километров.

Надо же было так получиться, что как раз в этот момент на гребне соседнего бархана показался высланный Масленниковым передовой разъезд под началом командира взвода Криулина.

— Товарищ командир полка, — доложил, подъехав, Криулин, — колодец Холыбай в трех километрах. Командир милицейского дивизиона товарищ Приданников производит водопой, ждет вас!..

Общий хохот, к немалому смущению Кабула, понявшего, о чем речь, заглушил слова Криулина.

Командиру полка было не до веселья: идти на сближение с объединенной бандой придется не только без транспорта, но и без проводников: Кабул и его помощники признались, что эту часть пустыни не знают. Еще хуже дело с транспортом: теперь-то уже не оставалось никаких сомнений, что и на ташаузских верблюдов, так же как на хивинских и ханкинских, надежд никаких нет.

Невысокий, но плотный, в выгоревшей на солнце гимнастерке красноармеец Панченко из дивизиона Воробьева, ведя в поводу верблюда, от чересседельника которого тянулась веревка, уходившая в глубину колодца, отмерял ровно шестьдесят шагов, на минуту останавливался, пока второй боец — Усенко — не подхватывал показывающееся из зияющего провала ведро, не выливал воду в котелки и ведра. Снова с верблюдом — к колодцу, опять от колодца, и так, будто маятник, туда и обратно, туда и обратно, меняясь с товарищами, при пятидесятиградусной жаре.

Вокруг, куда ни посмотри, барханы и барханы из

наносных сыпучих песков, которые во время «афганца» так поднимаются в воздух, что неба не видно: от пыли стоит сплошная мгла, и барханы меняют очертания, переползают на другое место, чтобы сбить с пути караван, путешественника, оказавшегося в этих гиблых местах.

Жестокая природа, жестокое место. Вокруг песок и песок. Горы песка, грядами, как волны, идущие друг за другом до самого горизонта, покрытые редким, казалось, высушенным до звона костлявым саксаулом.

Шестьдесят шагов красноармейца Панченко — это что-нибудь сорок-сорок пять метров глубины колодца. Триста ведер до прихода отряда Масленникова вычерпал Приданников. Воды хватило лишь по одному котелку на человека и по одному ведру на коня, в то время как нормально конь пьет несколько ведер сразу.

Еще подходя к колодцу, командир полка разрешил открыть фляги и некоторое время наблюдал, как бойцы и командиры его отряда, едва отпив два-три глотка, отдавали воду коню, точно так же, как это было на тактических учениях, последний раз — в районе Змухшира.

Он и сам, спешившись, протянул своему Пирату флягу с отвинченной крышкой, и тот стал тянуть из нее воду, как из соски, хотя в другое время, осмелься кто-нибудь предложить ему флягу, тут же перекусил бы.

Как ни поворачивай дело, а приходилось ждать караван. Но и караван, отдав воду отряду, не мог здесь, на колодце Холыбай, пополнить запасы.

Вместе с командирами дивизионов Воробьевым и Самохваловым, секретарем партбюро полка Быбой Масленников обошел бивак, выслушал рапорты.

Только отделенный командир Черевко доложил:

— Товарищ командир полка, в первом пулеметном все здоровы. Происшествий нет. Есть один легкий набой, сделал беспартийный Голобородько.

— А если беспартийный, — спросил Быба, — выходит, можно коню спину набивать?

— Никак нет, — ответил Черевко. — Мы уже взяли Голобородько в оборот. Отвечаем за него всем отделением, потому что он весь дивизион назад тянет.

— Что ж… И ответите. Полной мерой ответите, — не очень-то приветливо пообещал Масленников, хорошо зная Голобородько как бестолкового и расхлябанного бойца.

Черевко ничего не сказал, только еще больше вытянулся по стойке «смирно».

В других отделения и взводах набоев не было, больных тоже — значит, не зря прошли месяцы тренировок, выходов в пески.

Вернувшись к колодцу, где бойцы продолжали гонять взад и вперед верблюда, добывая горько-соленую, но такую драгоценную воду, командир отряда созвал совещание начальствующего состава, развернул карту.

Отправленная Приданниковым разведка доложило, что означенный на карте колодец Хан-Кую в четырнадцати километрах к югу не найден.