Пограничный легион (сборник)
Шрифт:
— Келлз, — заговорил Джим глухим, севшим голосом, подходя к нему с револьвером в руке, — сейчас я убью тебя, Джоун и себя самого.
Келлз пристально взглянул на Клива.
— Да, да!. Убей. И девушку тоже. Это для нее лучший выход. А себя-то зачем?
— Я ее люблю. Она моя жена.
Тупое безразличие Келлза как рукой сняло. Он так и вскинулся. Но тут Джоун бросилась перед ним на колени.
— Келлз, — быстро-быстро, горячо зашептала она, — давно, еще в Хоудли, Джим Клив был моим возлюбленным. Мы поссорились. Я над ним посмеялась, сказала, что он — тряпка, не способен даже на сумасбродство. Он страшно обиделся и ушел, бежал на границу.
Но продолжать Джоун не могла. При мысли о Гулдене она почти лишилась чувств.
— Келлз, это все чистая правда, — горячо добавил Клив, глядя прямо в лицо потрясенного бандита, который, казалось, не верил своим ушам. — Клянусь, что это правда. Теперь-то вы это должны понять!
— Господи, парень, я все понял, — едва переведя дух, ответил Келлз.
Угрюмая пьяная тупость, сковывавшая его мысли и чувства, мигом исчезла: потрясение отрезвило его.
Джоун тотчас это заметила, увидела, что пробуждается к жизни тот, второй, лучший Келлз, исполненный раскаяния, угрызений совести. И, стоя на коленях, она обвила его руками. Он попытался разнять ее руки, поднять с колен, но не мог.
— Встаньте! — во весь голос крикнул он тогда, — Джим, оттащи ее!.. Не смейте! Не смейте!.. Передо мной! Я же только что проиграл…
— Ее жизнь, Келлз, только ее жизнь, клянусь, ничего больше! — воскликнул Клив.
— Выслушайте меня, Келлз, умоляю, выслушайте, — подняла к нему лицо Джоун, — неужели вы отдадите меня этому людоеду?
— Ну, нет, видит Бог, нет! — тяжело ворочая языком, ответил Келлз. — Я был пьян, совсем голову потерял… Прости меня. Ты же видишь, откуда мне было знать, как все обернется? Господи, до чего все мерзко!
— Вы же любили меня, — тихо прошептала Джоун. — Вы все еще меня любите?.. Неужели вы не понимаете? Еще можно спасти мою жизнь, и… вашу — душу! Понимаете? Вы поступили ужасно. Но если теперь вы спасете меня от Гулдена, спасете меня ради этого мальчика, из-за которого я вас едва не погубила, то… то Бог простит вас! Выведите нас отсюда, уходите вместе с нами! И никогда больше не возвращайтесь на границу.
— Может быть, я еще могу спасти вас, — пробормотал Келлз, как бы про себя. Казалось, он хочет собраться с мыслями, но ему, мешают обвившие его руки. Джоун почувствовала, как он вздрогнул и выпрямился. От прикосновения его рук она тоже затрепетала.
Тут Клив обратил к нему бледное, молящее лицо:
— Келлз, однажды я спас тебе жизнь. Ты тогда сказал, что этого не забудешь. А теперь… теперь!.. Ради всего святого, не дай мне ее убить! Джоун встала с колен, но все еще не отпускала Келлза. Она чувствовала, как что-то в нем меняется, как вот в эту самую минуту дух его вырывается из бездны, как он исполняется решимости. И ее охватила радость, но, странное
— Джоун, один раз вы показали мне красоту чистой женской любви. С тех пор я стал другим человеком. В чем-то я стал лучше, во всем остальном… разочаровался. Я больше не гожусь для жизни на границе. Тот миг преследует меня день и ночь. Поверьте мне — ведь вы можете? Несмотря ни на что.
Джоун почувствовала, как страстно он жаждет того, о чем не смеет просить. Она читала его мысли, понимала, как сейчас ему хочется исправить причиненное ей зло.
— Вы помните тот миг… — прошептала она, — хорошо, я дам вам пережить его еще раз. И скажу вам кое-что еще. Если бы я не полюбила Джима, если бы я раньше встретила вас, то я полюбила бы вас… И будь вы сто раз бандит или кто угодно еще, я пошла бы за вами хоть на край света.
— Джоун! — задохнувшись от счастья и боли, выкрикнул он.
Джоун увидела его лицо и залилась слезами. А когда он в безумном порыве прижал ее к себе, понимая, что навсегда от нее отказывается, она сама, не делая над собой усилия, обняла его, позволила целовать свои руки, губы. В том, что она сделала, не было лжи, не. было притворства: она была воплощением женственности — нежной, чуткой, отзывчивой. Наконец, Келлз выпустил ее из объятий и отвернулся, и Джоун поняла, что этот непонятный человек способен подняться до таких высот самоотречения, которые сравнимы могли быть лишь с глубиной бездны, в какой обычно обитала его душа. Она отерла слезы, взгляд ее прояснился, в груди затеплилась надежда. К ней вернулись силы и мужество.
Когда Келлз снова к ней обернулся, он был прежним Келлзом — спокойным, холодным, беспощадным, с той же приветливой улыбкой на губах, с теми же странными глазами. Только теперь эти глаза смотрели иначе, они сияли.
— Джим, обещай мне сделать все, что я скажу.
— Конечно.
— Сколько у тебя револьверов?
— Два.
— Дай один мне.
Клив протянул револьвер, который все это время не выпускал из руки.
Келлз взял его и сунул в карман.
— Возьми другой и будь готов, — быстро распорядился он, — но ни одного выстрела, пока я на ногах!.. А тогда… тогда действуй по своему разумению… последний патрон оставь ей — вдруг…
— Обещаю, — твердо ответил Клив.
Келлз вытащил из-за пояса длинный, ярко сверкающий нож. Джоун не раз видела, как он орудовал им у костра. Келлз сунул нож в рукав, а черенок зажал в кулаке. Больше он не произнес ни слова, не бросил на Джоун прощального взгляда, так что в памяти у нее остался тот его взгляд, каким он смотрел на нее, когда она, обняв его, обратила к нему лицо для поцелуя.
Потом Келлз вышел вон, а Джим опустился возле двери на колени и приник к просвету между жердью и занавеской. Собрав все силы, Джоун тоже прильнула к щели в бревнах. Она должна все увидеть своими глазами, чего бы ей это ни стоило, как бы страшно все это ни было.
Бандиты были поглощены игрой, на подходившего Келлза никто и не взглянул. Гулден сидел спиной к двери. В хижину вливался поток солнечного света, и когда Келлз пересекал его, на склоненные головы игроков упала тень. Черная, зловещая тень преградила путь золотому лучу! Но и тогда ни одна голова не повернулась в сторону Келлза.
Он сделал еще шаг вперед и внезапно, одним прыжком оказавшись у стола, изо всей силы всадил нож в толстую шею Гулдена. Огромное тело бандита рухнуло, опрокинув и стол, и скамьи, и игроков. Жуткий, прерывистый, нечеловеческий вой вырвался из глотки великана.