Похищение чародея
Шрифт:
Находясь в гуще событий, я тем не менее давал волю своей природной любознательности. Должен сказать, что некоторые из профессоров не производили должного впечатления. Порой я слушал глубокомысленные рассуждения какого-нибудь немца об обычаях малайских дикарей и думал: вам бы мой жизненный опыт, профессор! Вас бы кинула жизнь в пасть такому племени! Вы бы сразу забыли о вышивках и циновках, ведь эти дикари куда хитрее нас с вами. Им не заплатишь — сожрут с костями. Заплатишь — ограбят. Им выгодно ходить голенькими, им выгодно, чтобы выжившие из ума старцы писали о них в газетах, а правительство тратило деньги на их просвещение и одежду. На самом деле они все торгуют опиумом, бандитствуют на перевалах и бесстыдно воруют.
И вот, когда профессор Мангучок принялся с трибуны рассказывать о том, что якобы у Гитанского перевала отыскали
Еще вчера я заметил в зале заседаний господина Юрия. Господин Юрий — важный работник русского посольства. Мне приходилось с ним встречаться, и мы, полагаю, остались уважающими друг друга джентльменами, несмотря на некоторые разногласия. Следует сказать, что господин Юрий сносно владеет лигонским языком, и, если бы не излишний вес, из-за чего господин Юрий плохо переносит наш тропический климат, я назвал бы его истинным джентльменом, насколько это возможно для человека, не имевшего удачи родиться под властью британской короны.
Я заметил, что господин Юрий не смог скрыть скептического отношения к сообщению о дикарях и даже оглянулся в поисках моральной поддержки. К сожалению, он не заметил моего выразительного взгляда, иначе бы понял, что нашел во мне союзника.
Однако в следующий момент мне пришлось удивиться. Профессор представил майора Тильви Кумтатона, весьма положительного молодого человека, с которым мне приходилось сталкиваться и с которым мы достигли полного взаимопонимания [3] .
3
Очередная ложь директора Матура. В свое время у майора были все основания отвертеть голову Матуру. Он не сделал этого только потому, что у Матура нашлись покровители.
Из краткого и не очень умелого выступления майора я понял, что голые туземцы в самом деле скрываются в ущелье Пруи. Таятся они или нет, все равно они жулики. И стоят лишь одного: чтобы о них немедленно забыть.
К сожалению, ничего подобного не произошло. Профессора загудели, как будто узнали, где лежит клад в миллион фунтов стерлингов. А один английский джентльмен по имени Никольсон тут же потребовал, чтобы конференция в полном составе отправилась в горы поглядеть на вшивых дикарей. И ни один разумный человек не дал ему отпора. Я надеялся, что вся эта пустая история так и закончится, но случилось непредвиденное: профессор Мангучок обратился к сидевшему в зале высокому покровителю конгресса господину министру просвещения и тот неожиданно согласился, чтобы, правда, не все, но три или четыре профессора вылетели в тот район. Мне захотелось крикнуть: что вы делаете! Эти места кишат амебной дизентерией, москитами, змеями и бандитами! Но я промолчал, и моя скромность также попала в общую копилку человеческих ошибок, приведших к трагедии.
Но мне ли, скромному противнику насилия, поднимать голос против решения нашего правительства?
Когда корреспондент ТАСС Геннадий Фроликов узнал о том, что я наряду с профессором Никольсоном, профессором Мангучоком и Анитой Крашевской включен в состав группы, которая отправится к Гитанскому перевалу, он позеленел от зависти. Я утешил его, сказав:
— По крайней мере ты теперь можешь быть совершенно спокоен, что твоя информация была правдивой.
— А как же китайский пилигрим? — спросил он ехидно.
— Китайский пилигрим прошел той дорогой очень давно, — ответил я. — И обещаю, что первым информацию о нашей экспедиции получишь именно ты.
— И на том спасибо. — Потом он спросил: — А может быть, тебе трудно, с твоим весом? Я готов тебя заменить.
— К сожалению, — ответил я, — в нашу группу включили только ученых. Независимо от их научных степеней. Ни одного журналиста с нами не будет. Это решение лигонского правительства, и не нам с тобой его оспаривать.
Полагаю, что я удачно поставил Геннадия на место. Почему-то журналисты полагают, что им всегда должно предоставляться первое место. Нет, не всегда!
Нас провожали на конференции, как будто мы отправлялись к Северному полюсу. Многие завидовали. И я их понимаю. В самом деле, возможно, мы вскоре увидим самое последнее в истории человечества забытое
Как сейчас у меня стоит перед глазами сцена нашего отлета в горы, такая мирная и деловая, что невозможно было предположить, к каким событиям она приведет.
Небольшой транспортный самолет жарился посреди летного поля, и мы, пассажиры, не спешили подниматься по железной лесенке в его раскаленное чрево. Мы стояли в тени под козырьком здания аэропорта: смуглый, высокий для лигонца, черноглазый майор Тильви; сухой, желчный, явно недовольный всем (возможно, это просто манера общения) профессор Никольсон; похожий на китайского божка, добродушный профессор Мангучок, одетый по-арктически тепло — в шерстяной костюм, который он берег для торжественных случаев, толстый свитер под пиджаком, ярко надраенные армейские башмаки, на голове шерстяная шапочка, как у лыжника. Анита Крашевская лениво обмахивалась круглым красным опахалом. Я сразу догадался, что она купила его вчера в пагоде. Такие носят монахи. Вряд ли женщине, причем иностранке, следует ходить с таким опахалом. Я подумал, что надо будет ей сказал, об этом, но только очень деликатно. В джинсах и мужской рубашке с расстегнутым воротником она казалась совсем молоденькой. Студенткой. И удивительно — всем было жарко и все были потные, разгоряченные, а она была совершенно свежей, какой-то прохладной, и ее каштановые волосы лежали послушно, пышно, как в осенний день в Варшаве. Чуть в стороне возвышался грузный директор Матур с очень красными губами, как у всех любителей бетеля. Из-под черного пиджака свисали холстинные дхоти, а на голых темных, не очень чистых ногах были сандалии.
Трудно осудить меня за то, что я подошел к Аните спросить, не нужно ли ей чего-нибудь. В конце концов она, во-первых, молодая женщина, ей труднее других. Во-вторых, она представитель социалистического лагеря из дружественной Польской Народной Республики.
Анита с улыбкой сказала мне, что ни в чем не нуждается, и я решил, что при первой же возможности украду у нее опахало, чтобы не начинать ненужных разговоров.
К Тильви подошел пилот. Я решил, что нас приглашают в самолет, но оказалось, что пилот жалуется на перегрузку, и Кумтатону пришлось нас покинуть, чтобы отдать распоряжения. Полеты над горами вообще небезопасны, поэтому известие о перегрузке меня встревожило, однако я не подал виду. Рядом со мной Никольсон и Мангучок негромко, хотя оживленно, спорили о том, что они будут делать по прибытии на место. Я прислушался к этому разговору.
— Приобщение к цивилизации… — с нескрываемым презрением говорил Никольсон. — Что оно может дать вашим подопечным? Вы хотите, чтобы к ним приехал такой торговец, как тамил, что стоит в двух шагах от вас? Чтобы он заразил туземцев сифилисом или оспой?
— И вы полагаете, что лучше дикарям оставаться в первобытном состоянии?
— Я убежден, что в этом их спасение.
— Ваша надежда, коллега, иллюзорна. — Профессор Мангучок сердился, его темные щеки побагровели, но он старался сохранять спокойствие. — Мы никогда не сможем оставить их в том состоянии, в каком они пребывали до нашего появления. О племени уже известно. И если мы их не будем охранять, если мы не поможем им войти в семью современных народов, тогда они, оставленные на произвол судьбы, станут легкой добычей для любого злоумышленника.