Похищение Луны
Шрифт:
Нетерпение старика возрастало, а экипаж с профессором не появлялся. Наконец показался автомобиль.
Дедушка Тариэл побаивался автомобилей, ему казалось, что все они принадлежат ГПУ. Он не знал, что Херипс раздобыл в райкоме машину для встречи профессора.
Лукайя открыл ворота. Пока священник успел спуститься на несколько ступенек, чтобы с почетом принять гостя, машина подкатила к крыльцу. Из нее проворно выпрыгнул крепкий старик и, не переводя дыхания, стал подниматься по лестнице.
— Господин профессор, господин
Он говорил эти слова так жалобно, что Херипс, взглянув на осунувшееся, измученное бессонницей лицо старика, остановил Годерели и представил ему отца. От волнения на глазах дедушки Тариэла выступили слезы.
— Помогите, профессор, помогите! — умоляюще лепетал он, хватая профессора за руку.
— Успокойтесь, отец, не надо терять надежду, — ответил Годерели и уверенной походкой направился в кабинет Херипса.
Каролина еще не вернулась из Сухуми. Приводить людей со стороны Херипсу не хотелось, поэтому он кликнул Дашу, и они сами вынесли Тамар из спальни. Дедушка Тариэл и Лукайя Лабахуа, обливаясь слезами, шли за ними, но в операционную их не пустили.
Когда Тамар положили на стол, она поразилась, увидя возле себя одетого в белый халат Годерели. Она тотчас же его узнала,
Потерявшей чувство времени Тамар показалось, что с тех пор, как она видела Годерели в Тбилиси, прошло не больше одного дня. В круг ее сознания понемногу вплыли белые занавески тбилисской гинекологической клиники, врачи в белых халатах, плачущие младенцы.
Но удивительнее всего было то, что даже запах хлороформа явственно доносился до нее.
«Где я видел это прекрасное лицо?» — думал Годерели, глядя на больную, но не мог припомнить. Взяв ее руку, стал считать пульс;
Херипс положил инструменты в никелированный сосуд и включил штепсель. Годерели надел очки.
Херипс Шервашидзе отличался большим хладнокровием и выдержкой. Но когда безжалостная рука Годерели провела ножом по телу его любимой сестры, он побледнел и на мгновение закрыл глаза.
…Уходя, Годерели с выражением какого-то неудовольствия прошел мимо кабинета Тариэла, в безжизненной позе сидевшего у дверей кабинета;
Затарахтел мотор. Годерели протянул Херипсу руку.
— Если бы меня вызвали вовремя, еще можно было бы спасти, — сказал он.
И машина тронулась.
Лукайя слышал слова сказанные профессором,
…Всю ночь в шервашидзевском саду пели соловьи. Беспокойно шуршал прошлогодними листьями еж. С ветвей сыпались лепестки, обильно, точно снежные хлопья. Темные крылья ночи распростерлись над садом.
Погруженная в забытье, стоя у грани царства теней, Тамар не слышала ни разговора близких, ни всхлипываний слепой няни, ни соловьиного пения в акациевой роще.
— Мисоуст! Помоги мне!.. — громко позвала она вдруг.
Херипс нагнулся над ней, но она уже опять закрыла глаза.
Потом
— Мама, подожди меня, я иду, — прошептала она еле слышно.
В ее потухающем сознании снова встала одетая в черное мать. Она держит крест, когда-то подаренный ею Тамар. Мать берет за руку любимую дочь и, не проронив ни слова, ведет ее за собой.
Черными, черными хлопьями падает снег с задернутого тучами неба. На платановой аллее скачут всадники. Скачут на взмыленных конях Малазониа, Абдулла Рамаз-оглы, долговязый Лакербая.
Промчался на Арабиа Арзакан; за ним с гиканьем и пистолетной пальбой гонятся семь братьев Тарба.
Арабиа опередил всех.
Но вдруг показался Тараш Эмхвари в черной чохе. Он скачет на коне бледном, голова обмотана черным башлыком.
Тамар старается рассмотреть его лицо.
Вот он опередил Абдуллу и, гикнув, погнался за Малазониа. Перегнал и его.
Тамар дрожит, боится, что Тарба могут выстрелить в спину Тарашу. Но нет, он оставил Тарба далеко позади себя. Вот уже с Арабиа поравнялся Тараш, сидящий на коне бледном.
Теперь волнуется Тамар, что Арабиа опередит коня бледного.
Мчится наездник в черной чохе и кричит, как брошенный в кипяток человек.
Странным показался Тамар этот пронзительный крик. Откуда у Тараша Эмхвари такой визгливый женский голос?
Конь бледный перегнал Арабиа и первым пришел к финишу.
Ветер разметал концы черного башлыка, и видит Тамар: то не Тараш Эмхвари, а скалящий зубы скелет сидит на коне бледном.
— Имя ему Смерть! — говорит мать, стоящая рядом с Тамар, и протягивает в его сторону крест…
Громко вскрикнула Тамар и заметалась в бреду. Херипс с трудом удерживал ее на постели.
К утру больная затихла. Потом желтизна проступила в складках лица, как на лепестках отцветшей розы. На побелевших губах застыла мученическая улыбка.
Напрасно Тариэл Шервашидзе звал свою дочь. Длинные ресницы Тамар были неподвижны.
Бенгальскими огнями вспыхнула утренняя заря за акациевой рощей. На светло-голубом небе показались пятна расплавленного золота.
Когда лучи солнца осветили покойницу, встал с колен молившийся около нее Тариэл Шервашидзе, и, воздев руки, предал анафеме последнего отпрыска того Вардана Эмхвари, которого восемь веков назад католикос всея Грузии проклял проклятием сто восьмого псалма.
«Поставь над ним нечестивого, и дьявол да станет одесную его!
Когда будет судиться, да выйдет виновным, и молитва его да будет во грех. Да будут дни его кратки и достоинство его да возьмет другой. Дети его да будут сиротами и жена его — вдовою… Да не будет сострадающего ему, да не будет милующего сирот его. Да будет потомство его на погибель и да изгладится имя их в следующем роде! Да будет воспомянуто перед господом беззаконие отцов его…