Похищение палача

Харэль Исер

После первых отчетов о допросах я понял, что Эйхман даже и не пытался провести нас. К моему удивлению, он ждал от семьи и друзей тех же действий, что и я: вряд ли осмелятся поднять шум, будут сперва искать его у друзей, в больницах, в моргах. На друзей он не возлагал особых надежд. Он был уверен, что они прежде всего постараются спасти свою шкуру. Пока он не хотел назвать имен своих многочисленных приятелей, вообще – военных преступников, которых разыскивали, но говорил о них с откровенным презрением и намекал, что

не исключает участия кого-либо из них в нашей операции.

Он пытался убедить Кенета в излишестве предпринимаемых нами мер безопасности – шансы обнаружить его здесь ничтожны. Потом мы поняли, что он говорил всерьез.

Разумеется, он не был солидарен со своими похитителями. Он хорошо понимал, что его ждет, причем предполагал самое худшее, и при малейшей возможности сбежал бы без колебаний. Но рассчитывать на собственные силы, да и на помощь извне, не приходилось. Возможно, он опасался, как бы попытка его вызволить не стоила бы ему жизни. Поэтому, стараясь наладить контакт с нами, он хвалил наше мужество и умение работать. Уже в Израиле, в тюрьме, в минуту откровенности он признался, что процедура похищения произвела на него большое впечатление. «Похищение спланировано и выполнено безукоризненно», – сказал он.

Он боялся, что при любой попытке к бегству или сопротивлению мы, не моргнув глазом, прикончим его. Поэтому старался всячески помогать нам, надеясь продлить свою жизнь хотя бы на несколько недель или месяцев, и с первой же минуты вел себя покорно. Самоуважение, по-видимому, ему было чуждо.

На одном из допросов Кенет спросил Эйхмана, замечал ли он что-либо необычное в последние месяцы. Эйхман рассказал о нескольких подозрительных фактах, похожих на слежку, но только один случай был связан с нами. Остальные лишь свидетельствовали о неотвязном страхе, в котором он жил.

Подозрения Эйхмана вызвал рассказ соседки о людях, которые приехали откуда-то и собирались покупать участки для строительства завода вблизи его дома в Сан-Фернандо. Поскольку в округе не было ни водопровода, ни электролиний, то Эйхман не поверил в строительство завода и решил, что расспросы связаны с ним. Почему же он не скрылся? Наверное, после стольких лет напрасных страхов он не поверил конкретной опасности. Да и мыслимо ли по любому поводу срываться с места, менять документы, облик и работу.

На одном из допросов Кенет спросил, почему в ту памятную ночь Эйхман назвался Отто Хенингером?

– Так меня звали более четырех лет, – ответил Эйхман.

– Где же?

– В Германии, в Кельнбахе. До переезда в Аргентину я работал там в лесах.

– Как вы попали туда?

– Сразу после американского лагеря для военнопленных в Обердахштеттене.

– Американцы освободили вас?

– Нет, я сбежал.

– Они знали, кто вы?

– Нет.

– В лагере вы тоже выдавали себя за Отто Хенингера?

– Нет, там я был Отто Экманом.

– Странный

выбор, ведь Экман похоже на Эйхман.

– Да, я намеренно выбрал это имя. Боялся, что меня могут узнать старые знакомые, и если они обратятся ко мне: «Эйхман», то для американцев это прозвучит, как «Экман».

– А что вы рассказали американцам о вашей службе в дни войны?

– Я сказал, что служил лейтенантом в двадцать второй кавалерийской дивизии СС.

– Вас, офицера СС, не допрашивали о прошлом?

– Я говорил, что служил в боевых войсках СС. Американцев же интересовали бывшие гестаповцы.

– Тогда зачем же вы признались, что работали в СС?

– Из-за татуировки под мышкой.

– Когда вы ее уничтожили?

– Я пытался избавиться от нее перед тем, как сбежать из лагеря. Остальные пленные помогали мне, но нам не удалось уничтожить татуировку полностью.

– Сколько времени вы находились в лагере?

– Около шести месяцев.

– Там еще были люди из вашего отдела?

– Да, мой адьютант Айниш.

– Вас взяли в плен вместе?

– Да.

– Где?

– Неподалеку от Ульма.

– И сразу отправили в Обердахштеттен?

– Нет, сначала мы попали в другой лагерь, но только на несколько недель. Там было плохо.

– Как зто понимать? Плохие условия? Теснота?

– Нет. Но американцы начали осматривать пленных – искали офицеров с татуировками.

– Но вы же признались, что вы офицер СС?

– В том лагере я выдавал себя за рядового из авиации.

– Под именем Экман?

– Нет, Адольф Карл Барт.

– Когда это было?

– В мае 1945-го.

– Чем вы занимались до плена?

– Тогда уже ничем. Перед самым концом войны я отвез жену и сына в Австрию, а сам вернулся туда, где находился Кальтенбруннер, глава управления государственной безопасности рейха. Это были дни полной анархии: никто не знал, что делать. Мы с адьютантом Яйнишем пошли в путь и скоро нас задержали американские солдаты.

– А когда вас задержали во второй раз?

– В конце июля или начале августа 1945 года.

– Тогда-то вы и назвали себя офицером СС Отто Экманом?

– Да.

– Почему вы решили бежать из Обердахштеттена?

– Из-за процессов в Нюрнберге: мое имя там звучало много раз, и я боялся, что американцы опознают меня. Окончательное решение я принял после показаний Дитера Вислицени, наговорившего обо мне черт знает что.

– Как вы убежали?

– Я попросил разрешения бежать у старшего пленного – подполковника Офенбаха. Он собрал офицерский совет, и мой побег одобрили. И помогали, разумеется: дали мне документы на имя Отто Хенингера. Один офицер написал рекомендательное письмо к своему брату в Каульбахе и просил устроить меня на работу в лес. В первых числах марта 1946 года я уже был в Целле и оставался там больше четырех лет.