Похититель детей
Шрифт:
— Я только приступил к ужину и всецело в вашем распоряжении. Здесь я завсегдатай, так что хозяева не будут в обиде, если мы перейдем в другое место.
— Ну а вы не будете в обиде?
— Да что вы, господин полковник! Ни в коей мере. Что такое, в конце концов, шесть ложек похлебки, которые я проглотил? Разве этим насытишься? — засмеялся Эрбен. — Вдобавок у меня никаких обязательств перед остальными блюдами ужина. Я свободный человек, причем благодаря вам, — смущенно добавил он.
Вскоре они уже сидели в солидном ресторане.
Подали ужин, и типограф сказал, явно стараясь сделать полковнику приятное:
— Вы даже не представляете, какое это счастье
— Видите ли, безопасных мест не существует, и случается, разоряют даже подземные захоронения.
Сейчас Бигуа не хотел быть мягким и не стремился проявить сочувствие к этому человеку, который только начал свой бесподобный ужин. Он сурово смотрел на Эрбена. Полковник был несчастен и подавлен горем, а значит, всем вокруг тоже следовало страдать.
«Вот передо мной сидит отец Марсель, — думал он. — Я люблю ее сильнее всех в мире и теряю ее, с каждым днем она становится все дальше и недостижимее. Я вечно теряю все и обречен на страшное одиночество, я буду одиноким всегда, даже если украду всех до единого детей на земле.
Передо мной человек, которому я помог излечиться от алкоголизма, я угощаю его несравненными, тончайшими винами, а скоро принесут и ликеры. Этот Эрбен таков, каков есть, и ничего тут не попишешь! Жесткий воротничок, который врезается в шею, коричневый галстук, типограф до мозга костей, борозды морщин на лбу — они прорыты глубоко и силятся рассказать о чем-то, но рассказчики из них посредственные».
— А знаете ли вы, дорогой друг, зачем мы сегодня встретились? Жить во Франции стало невыносимо. Иногда наступает момент, когда человеку необходимо переехать под другую крышу — я имею в виду, в том числе, крышу небесную. Итак, я возвращаюсь в Америку. И хотел сообщить вам об этом.
По правде говоря, мысль об отъезде пришла в голову Бигуа, только когда он произнес эти слова, — она возникла на горизонте, как дымчатый дальний берег перед кораблем. И по мере того, как полковник делился с Эрбеном своими планами, ложь и выдумка постепенно испарялись из его слов, он уже не лгал. То, что сперва было обманом, превращалось в чистой воды правду, в истину без всяких примесей.
Настало молчание, и полковник подумал: сегодня днем Марсель возомнила, будто вправе покатываться со смеху над моей досадной оплошностью, глядя на глупое положение, в котором я оказался. А между тем ей скоро предстоит укладывать вещи в чемодан! И Антуану, и всем остальным тоже, в том числе слугам, здешним и нездешним. Не важно, какой у них цвет кожи и под каким небом они родились! Пусть все выуживают вещи из шкафов и собирают чемоданы! Теперь это их главная забота. Решено. Пусть рубашки готовятся к переезду. И брюки тоже, и мой фрак. А потом мы вслед за ними размеренно и плавно отправимся в большой французский порт!
Эрбен посчитал нужным указать полковнику на хрупкое здоровье Марсель. Она не очень крепкая девочка. Подойдет ли ей климат в тех широтах?
— Город в Латинской Америке, куда мы едем, — одно из самых благоприятных с точки зрения климата мест южного полушария, вместе с мысом Реинга и Веллингтоном в Новой Зеландии. — Затем Бигуа прибавил: — Кстати, вы можете поехать с нами. — Уловив, насколько странно прозвучало это кстати, полковник понял, что оно было лишним и произнесенная фраза стала ответом, скорее, на мысли Эрбена, нежели на то, о чем отец Марсель поинтересовался вслух.
— Ох, я-то? — смутился он. — Только если не буду вам в тягость
— Вы займетесь, чем захотите. Это само собой разумеется. Поймите, я совсем не имел в виду, что стану распоряжаться вами и заставлю делать то, что вам не по душе.
«Дурацкая идея — взять с собой отца Марсель и впутывать его во всю эту историю, — подумал полковник. — Не проще ли оставить его здесь и сообщить новость уже потом, после того как ее укачает море за три недели плавания? Зачем волочить на другой континент Эрбена — этот безвредный гриб? Неужто я в самом деле убежден, что раз уж его дочь забеременела в добропорядочном доме, то довести это до сведения отца — сущий пустяк и в порядке вещей? Но по большому счету, — размышлял Бигуа с ледяной ясностью, — человек, который ужинает напротив меня, настоящий и осязаемый — стоит мне чуть выдвинуть ногу вперед, и я коснусь его ноги, самой что ни есть настоящей, — этот человек понятия не имеет, какие мысли занимают меня перед тарелкой с морским языком под соусом “Морне”. Может быть, пора раскрыть карты?.. Однако есть и другая проблема: не возмутительно ли с моей стороны приехать с этой мнимой дочерью в Лас-Делисьяс и явиться к матери в дом? Тот еще подарок для семейства!»
Но путешествие уже намечено, и эта затея теперь жила самостоятельной, независимой от воли полковника жизнью. Бигуа решил не препятствовать этому, признавая ее неоспоримую власть, а Эрбен между тем продолжал что-то говорить, но Бигуа не слушал, лишь пристально вглядывался в глубину его глаз.
Эрбен замолчал и отпил из бокала.
— Вы славный человек, — сказал Бигуа, — и ваше чуткое замечание относительно того, подходит ли Марсель климат в Лас-Делисьяе, достойно восхищения.
Бигуа забыл, что этот вопрос они уже обсудили и добавить тут больше нечего.
Эрбен снова завел разговор, но его слова пролетали мимо полковника.
«Все верно, — думал он, — необходимо уехать отсюда. Закажем в парижском ателье такие платья для Марсель, что отец ничего не заподозрит. А по приезде в Лас-Делисьяс сообразим, как уладить дело. В нужный момент отошлю его в одно из своих имений».
— Именно так, дружище, — с воодушевлением сказал полковник, сжав руку Эрбена. (Он был рад, что ребенок Марсель родится на свет по ту сторону океана.) — Уедем все вместе. Берем вас с собой. Так будет правильнее. Вы увидите наконец, что это за страна, какие там равнины, небо, до чего величественна природа! Впрочем, мне даже неловко твердить об этом. Все описано в географических справочниках и атласах. Просто сегодня американская часть моей души рвется наружу.
Бигуа заказал еще одну бутылку «Поммара». Третью за вечер.
— Иногда здесь, в самом сердце Парижа, за искренней дружеской беседой, вот как сегодня, в моих глазах вспыхивает необычный блеск, который и заставляет проделать путешествие длиной двенадцать тысяч километров, — не удивляйтесь, старина. Этот мой взгляд из Латинской Америки достигает Парижа с невообразимой быстротой.
Бигуа подумал: «Детей похищал американец. Сомнений нет».
И продолжил:
— Тот американец выше ростом и гораздо шире в плечах, чем сидящий перед вами европеец. Он весит на шесть кило больше, живет на просторе, дышит свежим воздухом, знает толк в крепких напитках, дерзок и раскован. Он привык к бескрайним равнинам, и прохожие близ сквера Лаборд и на парижских улицах — не считая вас, разумеется, — кажутся ему нестройным стадом буйволов, которое он гонит перед собой. А французская часть моей души, которая мало-помалу выпестовалась по эту сторону океана, вязнет в извинениях, обязательствах и возражениях.