Похититель детей
Шрифт:
— Ну а ты кто?
— Я? Я человек, который плывет в Америку. По-настоящему, взаправду плывет в Америку, и Америки в нем все больше и больше!
Полковник машинально взял свой бумажник и раскрыл его, как он часто делал просто по привычке, чтобы чем-то занять руки или сменить курс мыслей. Перебрал лежавшие в нем бумаги.
«Вот квитанция об оплате и билет на поезд для Эрбена, которого мы впустую прождали на вокзале д'Орсе. Я хотел познакомить его с королевством Атлантики, а он так и не решился покинуть Париж!»
Бигуа представил, как приедет к матери в Лас-Делисьяс с приемными детьми.
«Они назовут
Снова встретиться! Три недели путешествия, и он встретится с матерью — с матерью! — с сестрами и братьями. В Париже все они жили разве что у него в голове, бестелесные и с замершим дыханием жизни, съежившиеся в крошечную точку где-то за океаном. Дом полковника по-прежнему был там, под синим-синим небом, со своим извечным укладом, без единой трещины. В Лас-Делисьяс Бигуа опять услышит под окном своей комнаты, точь-в-точь как десять лет назад, кудахтанье кур, которых торговец крепко сжал под мышкой и несет на кухню!
Хорошо вот так побыть в каюте наедине с собой. На палубе всегда подкрадывается ощущение, что отовсюду за тобой следят любопытные взгляды. Если поднять глаза, сразу замечаешь в тридцати метрах эмигрантку с ребенком на руках — она укоризненно смотрит с нижней палубы из-под перекреста мачт. Или матроса, который драил бортовые люки, а когда ваши взгляды встретились, сразу отвернулся и стал усердно размахивать шваброй.
Через кружок иллюминатора проплыл корабль, и Бигуа поднялся на верхнюю палубу, чтобы получше рассмотреть его. Он долго изучал судно и, прежде чем убрать бинокль обратно в футляр, навел его на мачту просто так, — по которой с невероятным проворством карабкался какой-то матрос. Словно бог, ловко взбирающийся на небеса. В тоннеле бинокля показалась его голова. Матрос обернулся, полковник отметил его сходство с Жозефом, но тут же прогнал эту неказистую мысль и снова посмотрел на корабль — тот удалялся, и волны заглаживали оставленный им в памяти след.
Между тем Марсель бродила по белым коридорам, первым в своей жизни корабельным коридорам, где свет так ярок, что день не отличается от ночи. Проходя мимо глухо закрытых кают с одинаковыми дверьми, она думала о том, что за каждой из них притаилась особая жизнь, непохожая на другие.
Они миновали Лиссабон, становилось жарче. Марсель переодевалась у себя в каюте, задернув шторку иллюминатора; дверь была закрыта неплотно. Вошел Жозеф — внезапно, как морские брызги. Да, это был он. В одежде матроса. Прыткий, стремительный, как всегда. Не обменявшись ни словом, они долго обнимались в металлической тишине каюты, и в эту тишину не проникал ни один морской звук.
Медленно выныривая из наваждения, Марсель думала: отличный он все-таки парень, а я ведь чуть не потеряла его. Радость моя, мой моряк, наконец-то он вернулся.
— Я не писал тебе, потому что был уверен, мы встретимся.
— От тебя пахнет канатами, и дегтем, и вольным воздухом!
Жозеф вспомнил, как он ворвался в парижскую комнату Марсель, опрокинув тумбочку. Сколько раз ему мечталось, что это будет первая вещь, которую он обнаружит на морском дне, если утонет! Он найдет тумбочку и снова услышит тот грохот! Хотя на глубине же нет звуков! Но какая разница. Заботиться о глупом правдоподобии ни к чему!
Жозеф изменился. В его взгляде появились ясность и мягкое спокойствие.
Они не разговаривали
— Знала бы ты, как выручили меня приятели. Я хотел было продать часы. Но ребята сказали не продавать и одолжили мне сто франков, насильно всунули. Я рассказывал им о тебе. Им можно доверить такое.
Роза предупредила Деспозорию, что Жозеф на корабле. Деспозория обрадовалась, не понимая почему. Однако потом, после молитвы, ее охватила тревога. Муж ни в коем случае не должен узнать об этой напасти.
— А мадемуазель Марсель известно?
— В том-то и дело!
— О Господи!
Обе женщины держали рот на замке, предоставив молчанию заботу о том, чтобы плавание прошло благополучно.
Следующим утром Бигуа, который на корабле спал плохо, смотрел в иллюминатор на рассвет, встающий над морем. Он сел на кушетке, чтобы лучше видеть, как над горизонтом поднимается солнце.
Было четыре часа утра. В трех метрах от полковника Жозеф, босой и в тельняшке, выплескивал на палубу ведра воды.
«Вот и Жозеф, он зарабатывает себе на жизнь», — подумал Бигуа, словно в полудреме.
Вдруг он остро осознал реальность происходящего. Отпрянув в сторону за занавеску, полковник оторопел: «Но это и вправду Жозеф! Это он!»
И спустя мгновенье подумал:
«Что мне теперь делать?»
Этот вопрос, поднимаясь по спирали сознания, привел Бигуа к другим мыслям, более спокойным:
«Итак, Жозеф устроился матросом на корабль, плывущий в Латинскую Америку. Знал ли он, что у нас билеты? Впрочем, не важно. Выходит, отныне он моряк. Ест в кают-компании и спит на узкой койке. Сейчас мы с ним на просторах океана, который встретится с сушей только в Рио-де-Жанейро».
Марсель тоже смотрела на Жозефа из полумрака каюты. Он только что был рядом с ней, а сей час — всего в нескольких шагах полощет палубу и бледнее обычного. Она наблюдала за ним, внимательно разглядывала. А Жозеф ее не видел.
Занималась заря, зыбкая, переменчивая и мерцающая, какой она всегда ступает на борт корабля, рожденная чуть позади безымянной волны.
С тех пор Бигуа каждое утро смотрел из своей каюты на бледное, худое лицо Жозефа, на его руки, босые ноги. Думал о том, что этот крепкий высокий юноша много лет прожил под его крышей. День за днем Жозеф мыл палубу. И по земному шару шли вереницей рассветы.
«Это лицо, которое снова и снова появляется за стеклом моего иллюминатора, эти глаза, лоб, нос, губы, впалые щеки — в конце концов они докажут, что правда на их стороне».
Корабль пересек экватор. Однажды вечером, около десяти часов, полковник увидел, как темный силуэт матроса — это был Жозеф — скользнул в каюту Марсель.
«Бог мой! Опять они за свое».
Чуть погодя Бигуа подумал:
«Что, если Жозефа обнаружит боцман? А вообще-то молодость права, никого не стесняясь. Другие люди всегда правы. Все упреки — мне, я вечно голоден до упреков. Буду теперь караулить, чтобы никто не потревожил этих двоих. Именно так, чтобы никто их не потревожил! Пусть себе развлекаются бок о бок со мной, пусть резвятся на корабле, где все чинно, благопристойно и натерто до блеска».