Похититель снов

Жуве Мишель

— У вас блестящая память, вы только забыли упомянуть еще два характерных признака. Парадоксальный сон сопровождается исчезновением мышечного тонуса. Это называется «общая атония». Кроме того, если разбудить спящего во время парадоксального сна, то он обычно рассказывает о том, что видел сон, и со множеством деталей — часто цветных.

— А удалось найти функцию этой фазы сна?

— Пока нет. Мы провели исследование на мышах в попытках выяснить эту функцию или хотя бы приоткрыть завесу над другими состояниями в цикле сон — бодрствование. Если помните, у мышей парадоксальный сон сопровождается теми же признаками, что и у человека, то есть движениями глаз и быстрой электрической активностью головного мозга порядка тридцати герц. Однако кроме этого у мышей можно

легко зарегистрировать еще и другую электрическую активность, возможно, ответственную за программирование. Это тета-активность (восемь герц), возникающая в лимбической системе, расположенной прямо под корой, которая содержит структуру, называемую гиппокампом.

— Похожую на морского конька?

— Да, у анатомов прошлого было богатое воображение. На продольном срезе мозга гиппокамп действительно напоминает по форме морского конька. Эта структура ответственна за тета-ритм, который одинаково легко зарегистрировать и у крысы, и у кошки.

— А у человека?

— Что касается человека, то с электродов, расположенных на поверхности скальпа, тета-ритм записать невозможно, разве что с помощью очень мощных компьютеров. Тем не менее, он, по-видимому, существует, так как его удается зарегистрировать в ходе нейрохирургических операций, проводимых для лечения эпилепсии. В этом случае можно ввести электрод прямо в гиппокамп.

У мыши каждый эпизод парадоксального сна очень короткий, минуту-другую, не больше. В ходе сна эти эпизоды появляются каждые десять минут. Несколько лет назад, проверяя гипотезу генетического программирования во время парадоксального сна, мы проводили опыты с двумя разными генетическими линиями мышей. При этом все мыши линии А были похожи друг на друга, как однояйцевые близнецы, и одинаково отличны от всех мышей линии В, и наоборот. Если поместить мышь линии А в новую клетку, то она не меньше часа будет обследовать свое новое окружение. А исследовательское поведение мышей линии В будет гораздо короче, всего минут пять-десять. Благодаря скрещиванию мышей линий А и В удалось доказать, что различия в исследовательском поведении между этими двумя линиями имеют генетическую природу. Мы решили узнать, влияет ли лишение парадоксального сна, подавляющее гипотетическое генетическое программирование, на исследовательское поведение у мышей линий А и В. Действительно, после подавления в течение шести-восьми дней парадоксального сна, мы наблюдали, что у мышей линии А (любопытных) исследовательское поведение резко сокращалось (до пятнадцати-двадцати минут). А исследовательское поведение у мышей линии В, наоборот, увеличивалось (до двадцати — двадцати пяти минут). Таким образом, различия между двумя линиями мышей сглаживались, теряя статистическую достоверность.

— Эти результаты говорят в пользу вашей теории программирования.

— Да, но наши результаты уязвимы для критики, и они действительно были раскритикованы. Проблема в том, что на самом деле наш метод подавления парадоксального сна не является вполне избирательным.

— И что же дальше? — спросил Людвиг.

— Не хотите взять пивка — по последней?

— Ну ладно, по последней, а то уже поздно…

— А дальше мы пошли по другому пути. Мы решили найти тот программатор мозга, который запускается во время парадоксального сна. После множества экспериментов мы пришли к выводу, что гиппокамп, этот генератор тета-ритма, из всех структур мозга наиболее активен именно во время парадоксального сна, намного более активен, чем во время бодрствования и медленного, или ортодоксального, обычного сна. Чтобы это доказать, нам пришлось применить методы молекулярной биологии. Но я, наверное, вас уже утомил всеми этими подробностями?

— Deo gratias! — ответил Людвиг. — And so what? [17]

— Ну вот мы и решили сформулировать гипотезу (которая только что нашла свое подтверждение) о том, что гиппокампальный тета-ритм и представляет собой эту машину для программирования. Нам даже удалось изменять его частоту и амплитуду в ходе парадоксального сна… с помощью одного

метода, о котором я предпочитаю не распространяться. Таким образом нам удалось обнаружить, что, снижая частоту тета-ритма в два раза (с восьми до четырех герц) и увеличивая его амплитуду в два раза во время парадоксального сна, можно добиться избирательного подавления передачи информации о программировании поведения по гиппокампу с помощью тета-ритма, в то время как другие признаки парадоксального сна остаются неизменными. Значит, можно проводить своего рода избирательное «глушение» процесса программирования. К великому нашему изумлению, мы обнаружили, что этим методом мы можем всего за два дня изменить исследовательскую активность мышей на несколько недель! Однако для этого потребовалось в течение шести-восьми дней полностью подавлять парадоксальный сон, как я вам уже говорил. Почему этот эффект так быстро возникает? Пока мы этого не знаем. Может, этот новый тета-ритм на уровне коры имеет какое-то другое значение? Таков закон мозга. Ведь искажение информации часто оказывает более существенный эффект, чем ее полное подавление.

17

Ради бога! И что? (итал., англ.).

— Да это же как при электронной войне, — возбужденно перебил меня Людвиг. — Лучше исказить передачу информации противником, чем полностью ее подавить! Ведь декодировать искаженную информацию труднее всего. Но выполнить подобные исследования на человеке, чтобы проверить вашу гипотезу, очень трудно. Хотя теоретически, кажется, можно изменить личность данного индивида за два-три дня, воздействуя на его тета-ритм с помощью вашего метода. Вы предполагаете участие в этом какой-то новой молекулы?

— Нет. Пока нет… — соврал я. — Но если мы когда-нибудь найдем ее, мы, я думаю, сможем изменять личность и, возможно, влиять на содержание снов. Если допустить, что существует связь между гиппокампом, тета-ритмом, программированием личности и формированием онейрического сознания.

— Все это выглядит чрезвычайно захватывающе и интригующе. Но, дорогой коллега, уже очень поздно. Завтра, если пожелаете, я вам расскажу истории из области экспериментальной геронтологии. Вы увидите, что эта область науки может непосредственно управлять нашей будущей жизнью.

Был второй час ночи, и мы уже давно были одни в гостиничном баре. Мне поспать-то осталось совсем немного, а вот Людвиг мог отсыпаться аж до восьми утра.

А интересно, каким образом этот чертов геронтолог вдруг оказался в курсе хитростей электронной войны? И с чего это он вдруг заговорил о «новой молекуле»? — спрашивал я себя, возвращаясь в свой номер несколько заинтригованным.

Глава 3. Муранелла

Вторник, 7 сентября 1999 года

Телефонный звонок Джулио разбудил меня в три часа ночи, когда я проспал уже не меньше часа. Я успел ухватить конец моего сновидения: это была немая сцена, в которой присутствовало много синей воды и солнца. Сидя в грязевой ванне, я попытался восстановить начало моего онейрического фильма, но, разумеется, это было невозможно. Сон о воде наверняка был «дневным остатком», связанным с моим вчерашним путешествием, поскольку я больше трех часов провел в вапоретто, восхищаясь отражением Венеции в ее каналах. А мог быть и навеян воспоминанием о моем купании в термальных водах бассейна, которые блестели под солнцем лазурной голубизной.

В девять часов звонок от массажиста с трудом пробудил меня из глубокого сна, последовавшего вслед за фанго. Меня посетило странное ощущение, будто я вовсе не спал и очнулся от «сна наяву». Но это было какое-то «пустое» бодрствование. Казалось, оно проистекает из глубины моего мозга (а может, из онейрического бессознательного, или из моего «я»), и не сопровождается ни звуком, ни изображением. Только ощущение неспецифического возбуждения, как будто чистый диск все крутится и крутится безостановочно в моем мозгу…