Поход клюнутого
Шрифт:
– Я говорю, у нас, дварфов, в почете глубокие и серьезные отношения, чтоб раз – и на всю жизнь. А эдак походя, не снимая сапог, каждую встречную кузнечиху потешать – оно моему пониманию недоступно по причине отвратительности!
Бинго совладал наконец с завязками и с оскорбленной рожей отобрал у дварфа дубину.
– Дикий ты, как косяк гусей, даром что весь на понтах. Оно, может, и знатно бы, чтоб на всю жизнь с первого попадания. Хотя, может, и нет, не берусь судить, не попробовав. А как насчет пожрать, тоже раз – и на всю жизнь?
–
– Да я б и рад, только ж не во всякой таверне мне любимый эль выставляют. Хочешь – заливай трубы тем, что под рукой, а нет, так грызи сухари на сухую руку... всухомятку то бишь. Вона, видал тех рыцарей? Забился в скорлупу, обвешался кодексами и боится сам себе признаться, что все его напряги оттого только, что без нужды сам себе наступил на главное.
– Это у кого где главное. По мне, так соблюсти моральный облик в незапятнанной чистоте куда важнее.
– Дык угощайся, я не против. Ты ж здоровый плуг, тебя и моральный облик не испортит. Это я хлюпик, ежли не поддерживаю себя постоянно в боеготовом виде, то быстро скисаю и становлюсь ни на что не годен. И дерусь, собственно, только для тонуса, и с бабами то же самое – ежли лишнюю пропустишь, вскорости язык вянет, ноги начинают заплетаться, а глаза – цепляться за всякое, включая овец и коз. Ущербный генотип, весь в Гого.
– Ты ж вроде им не гордился и чернил последними словами?
– Так и есть. Стыжусь и сам себя презираю. – Бинго деликатно сморкнулся в лист развесистой смородины. – А поделать ничего не могу. Нет, конечно, могу, но скажу тебе, как родному: делов мне до твоего отношения в аккурат по задницу. Я вот, кстати, успел вызнать у ей, что за история с тем постоялым двором, – можешь ли такими успехами похвастаться?
– Я молоток да гвозди раздобыл, это весомее да болезненнее.
– Грубиян ты и задира, попробуй еще только мне попенять на эти ценные качества. Так вот, далее по дороге будет застава того самого местного буль-дядьки, чья земля, и на ней с путников взимают подати втридорога. Ранее все, кто едет, останавливались там, на развилке, про то прознавали да и сворачивали на объездную дорогу. Ныне же, чтоб на нее вернуться, возвращаться придется, а народишко-то суеверный, возвращаться – пути не будет, так что зубами скрежещут, а едут прямо. Ты как насчет суевериев?
Торгрим разочарованно сплюнул.
– Нате вам, а я уж козни какие заподозрил. Суеверий не имею – счастлив уже полным списком народных традиций. Да и потом, с утра всяк путь внове, какое тут возвращение?
– Таки что, поутру в объезд двинемся?
– Утро вечера мудренее. Сейчас отужинаем, я прилягу, а ты, сколь я успел постичь твою неуемную натуру, пойдешь еще погуляешь, вот и побеседуй с людьми и особенно людицами, может, чего нового вызнаешь. Сколь дерут за проезд, чем чревата неуплата, не дешевле ли будет промчать во
– Эй, ты меня зря считаешь эдаким неутомимым ходоком! И так-то послеобеденный сон прозевал, да рыцарей бил – умаялся, а уж в свинарнике я и молчу, какой подвиг отколол, пока ты гвозди тырил!
– Я не тырил. Я плату оставил.
– Вот ведь неприятность какая! – Бинго сокрушенно пристукнул себя палицей по лбу. – Я ж туда возвращаться опасаюсь. Кузнечиха во какова, сама б могла заместо того храпуна молотом шурудить... как тут не задуматься о правоте тех благородных сэров, что вожделели даму без зада.
Над постоялым двором уже вовсю витали ароматы свежезажаренного мяса, кони оказались заведены в небольшую крытую конюшню, где Рансеру пришлось держать голову опущенной на уровень груди, чему он, привычный ко всякому, не возражал.
– Мог ли я подумать, что дважды за день буду мясо наворачивать, – поделился Бинго, в чьих недрах свинина как раз перекочевала в кишечник, освободив желудок для насущных поступлений. – Хорошо быть этим... мобилизованным!
– Не в жратве счастье, – по обыкновению, вступил в препирательство дварф, сразу к столу не поперся – свернул к рукомойнику, привешенному на столбе.
– А в чем? – не прошел мимо очевидной нелепости Бинго. – Только не начинай мне тут, что, мол, в служении да спасении. Спас я как-то одну тетку от неминуемой смерти... да вот, придержал руку, как жентельмен! Так никакого счастья, как заверещала, коза, так только и осталось, что улепетывать во все лопатки, проклиная свое великодушие.
– Счастье наступает, когда наперекор всему миру ты исполняешь то, что велит тебе долг, – объяснил Торгрим терпеливо, ополаскивая ладони под холодной водой.
– Это вот как ты сейчас? Там мясо ждет, а ты вопреки этому грабли мочишь?
– А ты попробуй, вдруг понравится.
– Вот еще, нашел дурака. Ты небось и кушать станешь вилкою?
– Нет, такого в моих заповедях не водится, так что не зевай.
Бинго руки мыть так и не стал – демонстративно вытер о волосы, а в дом и к столу порхнул первый, словно громадный мотылек на свечку. Торгрим еще только ноги затеял вытирать на припорожном коврике, а гоблин уже придвинул к себе миску с парующей капустой, ухватил с блюда ломоть мяса, плеснул в кружку из кувшина и всего этого поочередно причастился. После кружки лицо его недоуменно вытянулось.
– Кисель, что ли? – вопросил он сгорбленную старушку, сменившую предыдущего представителя администрации.
– Хлебай, што дають, ирод! – ответствовала старушка категорично. – Ишь, кисель ему не по нраву!
Бинго немедля явил свою трусоватую сущность, покорно выхлебав кружку досуха, и метнул умоляющий взор на подвалившего к столу Торгрима.
– У вас проблемы, мадам? – галантно осведомился тот, аккуратно подтыкая бороду за ворот, чтобы не испачкать. – С иродами, с киселем или с какими иными материями?