Поход клюнутого
Шрифт:
Длилось это долго ли, коротко ли, но через некоторое время прозвучавший над ухом смачный хряск прервал идиллию. Торгрим разлепил веки, подул перед собой, без радости разгоняя дым, и огляделся.
На дороге впереди маячил круп лошади, над которым восседала латная статуя; вся эта конструкция от дварфа и его спутника неспешно удалялась. Бинго в седле по соседству озадаченно вертел в руке здоровенную латную перчатку.
– Чего это он, а? Подъехал, посмотрел, кинул варежку и наутек.
– Это он тебя на поединок вызвал. – Пребывая в никотиновой эйфории, Торгрим
– Варежкой?
– Ну да. Раз ты ее принял – значит, биться готов.
– Еще б штаны метнул. А куда он тогда намылился, если биться собирался? Думал, что я забоюсь, а увидев, что варежка поймана, сам труханул?
– У них, по-моему, положено так. – Торгрим без большой уверенности пожал плечами. – Надо разъехаться, чтоб потом съехаться с понтами, сшибиться железными пузами, дабы пошел гул и лязг... Ах да, они же еще копьями норовят перетыкиваться, а копья длинные, вблизи не провернешь.
– Что-то копья у него я не вижу.
– И я не вижу. – Дварф вздохнул. – А также не вижу и оруженосца, на вменяемость коего можно было бы понадеяться. Ладно, жди, попробую поговорить.
– Смотри не унижайся, – наставил Бинго. – Не забывай, что я этот самый... доблестный лыцарь Бингенштауфен, мне западло перед каждым расшаркиваться, да еще и его варежки собирать. И драться я с ним не буду!
– Ну, это уже как получится. Ты ж договора соблюдаешь? Вот перчатка и есть вроде договора меж двумя рыцарями.
– Я свято чту договоры! – Бинго подбоченился. – Но одно дело его чтить добровольно, и совсем другое, когда на горизонте битье маячит. Под давлением все ухудшается, в том числе мое отношение.
– Да ладно, не трезвонь в набат раньше времени – он тебя в полтора раза мельче.
– Но железом-то как увешан! Я все руки отобью по самые плечи, его обстукивая. На, отдай ему железную граблю, да объясни доходчиво, куда ему идтить с такими претензиями.
Дварф принял перчатку и, пришпорив пони, поехал вдогонку за встречным рыцарем. Тот остановил коня неподалеку, развернул его и теперь глядел выжидающе, поворотив глухой шлем и стискивая голой правой рукой рукоять седельного бранка.
– Честь имею, – неуклюже вступил в разговор Торгрим. – Вот, вы обронили перчаточку. Рыцарь Бингенштауфен интересуется, какого ваще нах... в смысле чем вызвал ваше неудовольствие.
– Своим девизом, – ответствовал рыцарь неожиданно женским голосом. – Я понимаю, что доспех скрывает многое, но я не считаю себя тем, чем являюсь согласно этой возмутительной клевете.
– Вы совершенно определенно этим и не являетесь... мадам, – прибалдело заверил Торгрим. – Сей девиз был заведен моим патроном на случай совершенно конкретный... мнэ, ну да, так и есть – показать своему заклятому врагу, который и есть ровно то, что там написано.
– Но щит был показан мне, и подобные оскорбления я как рыцарь намерена смывать кровью!
– Я как-то сомневаюсь, чтоб вам персонально что-то показывали. Вы б глаза не продавали почем зря, вот и не возникало бы ненужных неприятностей.
– Ты собираешься
– Да я кого угодно горазд поучить. – Торгрим многозначительно повел трубкой. – Мадам, явите разум. Мой рыцарь – он сам это самое, что на щите написано, и обратите внимание, что у него каждая ручища толщиной с вашу талию, он долбанет почем зря – а я потом буду мучиться, что допустил такое обхождение с благородной дамой, к тому же самых правильных устоев. Хотите, срубите мне ветку вон с того дерева, и я взамен вас ею показательно выдеру сэра Бинген-как-бишь-его, как сидорову козу!
– Во имя Синдел, на это бы я посмотрела!
– Так за чем дело стало? Вы не стесняйтесь, рубите прут такой, чтоб он даже сквозь панцирь прочувствовал.
– Дело за тем, что я получила рыцарский пояс и шпоры не для того, чтобы за меня вступался каждый оборванец, пахнущий навозом. Я и сама могу постоять за свою честь и объяснить зарвавшемуся мужлану, как надлежит вести себя со встречными рыцарями!
– Э, боюсь, для этого всей вашей женской капеллы не хватит. Мужики поздоровее на этом поприще лапти склеивали.
– Да будет так, если тому суждено случиться. Но отступать не в рыцарских традициях.
– Поимейте милосердие, на это я никак не могу пойти. И сам он, уверен я, биться не жаждет... у нас дела личные, нам размениваться на дорожные стычки непозволительно.
– Зачем же он принял мою перчатку?
– Дурной он, как табун сусликов, и рефлекс имеет развитый, что зовется хватательным. Ему что ни кинь – все хватает!
– Значит, самою судьбой предначертано, чтобы мы с ним вступили в поединок. Обещаю тебе, оруженосец, что, если удача будет на моей стороне, я не причиню твоему хозяину смерти. Но кровь пущу, чтобы впредь был осмотрительнее!
– Вот это бы и неплохо, – возмечтал Торгрим. – Да только на удачу в таком деле уповать не следует. Сколь с ним мотаюсь – ему все нипочем, из такого выходит без единой царапины, где полный хирд бы раздербанили. Но сами подумайте, биться с женщиной – это таким надо быть... Его, конечно, клюнул некогда гоблинский дурной попугай, но едва ли с такою силою, чтоб всякие понятия вымести.
– Что, вы с твоим рыцарем презираете женщин, как у шовинистических мужских свиней заведено?
– Я б так не сказал. Он к женщинам определенно питает всякие нежные чуйства.
– Потребитель-эксплуататор!
– Ну вот, у вас же явно на сердце тяжко, раз на эльфийский диалект переходите. Мадам, ну к чему вам лишний удар по голове?
– Я полагаю разговор оконченным, оруженосец. Ни у меня, ни у него нет при себе копья, так что предлагаю сойтись на мечах и уповать на милость богов-покровителей.
– Да какое богам дело до дуриков, что к картинкам на щитах цепляются? Вот что, давайте повстречаемся в иной раз, когда все будем и при копьях, и при свите положенной, и можете на турнире переведаться, там-то все и проясните. – Торгрим заговорщицки понизил голос: – Смею полагать, что с рыцарской пикой он не в больших ладах, так что тут-то вы ему и покажете, что к чему.