Поход на Кремль. Поэма бунта
Шрифт:
Но никто не подхватил. Надоело кричать про надоело.
Таким образом, трибуны безмолвствовали, и народ безмолвствовал, и люди между собой безмолвствовали: им нечего было сказать друг другу.
Доктор Веб почувствовал, что пришел его решающий миг, сделал шаг вперед, к микрофону, и сказал:
– Друзья! Люди! Вы абсолютно правы! Я удивляюсь, как вы раньше не пришли сюда в массовом порядке! Давно пора! Скажу вам больше: я этого ждал и на это надеялся! Потому что нельзя уже больше! Я сам, можно сказать, вспоен и вскормлен этой безумной и абсурдной системой, но в первую очередь я вспоен и вскормлен Родиной! Поэтому,
Доктор Веб, выкрикнул этот заветный лозунг, который он уже не один год носил под сердцем, и вскинул в руку в приветствии. Он ждал взрыва голосов.
Но все по-прежнему молчали.
Его не поняли.
То есть кто-то о чем-то догадался, но большинство не уразумело, к чему была эта речь, куда звала и что после нее делать. Хоть и сетовал Доктор Веб на отсутствие откликов и вопросов, но не пояснил, на что откликнуться и на что ответить. Делать выбор, сказал. А как?
Поэтому молчание по-прежнему густой пустотой висело над площадью.
И Доктор Веб отступил от микрофона, ни на кого не глядя.
Окружающие тоже на него не глядели, им было совестно, что он оказался таким наивным человеком.
17
Минут за десять до этого момента, когда толпы вливались на площадь, Саня пробился к памятнику Минину и Пожарскому и попытался влезть на постамент. Это оказалось не так просто.
– Помогите! – попросил Саня проходящих мимо молодых людей.
Они, усмотрев в этом веселое безобразие, соответствующее моменту, охотно помогли, подставили руки и плечи, подтолкнули, Саня вскарабкался на постамент, а потом на памятник, залез на колено сидящего Пожарского (а может, Минина, он их не различал) и поднял руку, как стоящий Минин (или Пожарский). И стал махать рукой, крича:
– Майя! Майя!
И Майя его увидела и стала продираться к памятнику. Денис следовал за нею.
Саня спрыгнул, схватил Майю за плечи, глядел ей в глаза. Майя улыбалась.
– Как ты? – спросил Саня.
– А ты?
– Нормально.
– Я тоже.
А Денис увидел Машу, стоявшую здесь со странной улыбкой. Он подошел к ней, но Маша поманила его за памятник (как бы чтобы Кремль не видел).
– Кое-что сказать хочу.
Денис подумал, что Маша каким-то образом узнала о его мимолетном увлечении Майей, и приготовился оправдываться. Типа того, я приготовился к встрече с тобой, вот у меня организм и взыграл некстати.
Но Маша продолжала улыбаться, значит, тут что-то другое.
– Ты чего? – спросил Денис.
– Сейчас.
– Случилось
– Вот нетерпеливый какой, – оттягивала момент Маша.
А Денис взял да и догадался.
– Беременная? – спросил он.
Маше даже досадно стало – как быстро все кончилось. Но она и сама уже не могла оттягивать, поэтому кивнула:
– Да.
– Сын будет, – уверенно сказал Денис.
– Не знаю.
– Сын. Сы-ы-ын! – вдруг заорал Денис с такой силой, с такой громкостью, будто умудрился, уезжая из дома, втянуть в себя весь воздух Забайкалья, а сейчас выдохнул его. Голуби и воробьи тучами поднялись в воздух, стрелка часов на Спасской башне дрогнула от этого крика.
А Дима, лежавший на руках матери и отца, открыл глаза.
И Тамара Сергеевна еще громче, чем Денис, закричала – радостно, но так, что многим стало страшно от этого под небо взмывшего крика:
– Живой!
Я не буду тут распространяться о том, что так бывает, о летаргическом сне, кататоническом состоянии и каталепсии, о коме и тому подобном – в доказательство правдивости случившегося. Это правда уже в силу того, что было на самом деле.
Крик матери поразил всех. Кто-то знал о смерти юноши, кому-то рассказывали, кто-то сам догадался, и все, даже те, кто был по известным причинам печален в этот день, порадовались за мать, за отца, за их ожившего сына.
Родители быстро понесли его, слабо улыбающегося, прочь отсюда, к Васильевскому спуску, где стояли на дежурстве машины скорой помощи. Врачи уже бежали навстречу. Люди расступались.
– Нечего нам тут делать, – сказал на трибуне Доктор Веб.
И пошел прочь, о чем-то напряженно думая.
За ним, естественно, пошли и другие.
А потом начал оттягиваться народ и с площади. И через час никого не было, кроме двух десятков корреспондентов, передававших для своих телеканалов и радиостанций последние известия. Ник Пирсон, дорвавшийся до эфира, тараторил, в спешке окончательно забыв правила русского языка:
– Конфликт, возникавший сегодняшний день на почве гибели молодого диссидента, а также были другие погибшие и убитые по разным причинам, это конфликт, его нет в том смысле, что он не имел состояться. Он был, конечно, и останется, но я имел в виду довождение до каких-то конкретных действий. Власть продемонстрировала, что ей нечего продемонстрировать, но люди зато доказали, что они должны быть поставлены в угол главы. При этом ничьих интересов не было соблюдено и нарушено, как ожидалось всеми, кто чего-то ожидал в данной ситуации. Можно только с уверенностью сказать, что неприемлемое и непримиримое есть оттого, что неадекватное навстречается с как нерушимым, так и рушимым, и это поздно или рано. Но я всегда буду готов сказать об этом, когда будет готово, если вы будете иметь удовольствие слушать меня на наших волнах эфира, всегда с вами Ник Пирсон, до новых встреч!
Алексей Слаповский