Похороны куклы
Шрифт:
Мимо пролетел парашютик одуванчика, я дунула на него, отсылая прочь, так что его хвостик закачался, потом вернулась к книге. Евангелист бежал от жены и детей, которые плакали, умоляя его вернуться, но, прочла я, «он заткнул уши пальцами и бежал дальше, выкрикивая: Жизнь! Жизнь! Вечная жизнь!».
Я отправилась с паломником на Голгофу. Прошла за ним по обрывистой горе.
Еще не дочитав, я поняла, что травы закипели. День вокруг меня сгустился и потемнел, словно меня посадили в затягивающийся мешок. Тут я впервые увидела колючий куст, росший на моей стороне реки, увидела, как он, извиваясь, тянется к моей ноге. Линии на картинках
Сначала я решила, что это самолет – этот дальний смутно слышный гул. Я глянула в небо: пустая и ясная бледная синева.
Я подняла глаза. Теперь и каждый лист, и каждая травинка полнились дрожью, пели внутри, стремились прийти в движение. За ними вступала роща на том берегу реки.
Темная машина, вырвавшаяся из-за горизонта, металась, как обезумевший черный жук. Она исчезла в пасти леса. Потом послышался удар, неожиданно тихий, далекий, как шуточный обвал в мультфильме.
Я встала, и книга упала, подняв грибовидное облако семян. Горячий воздух втянул в себя травы. Небо, казалось, издало стонущий звук и слегка опустилось. Я побрела через холодную воду на трясущихся ногах; мои ступни оскальзывались на невидимых камнях, потом карабкались по корням на той стороне, а после – бежали, путаясь в зарослях буддлеи на берегу.
На месте лежала перевернутая и смятая о дерево машина. Если она и была жуком, то раздавленным. Крутились, постукивая и постепенно замедляясь, колеса. Я видела, какую борозду она пропахала в земле. Нос машины задрался на дерево, которое от удара согнулось и указывало теперь вдаль. Временами шипел пар и скрежетал, подаваясь, металл, когда машина кренилась, оседая на землю. Я видела, как внутри качалось что-то темное. В горле у меня сгустилась когтистая тошнота, и небо снова провисло.
И тишина. Колеса перестали вращаться. Но чем-то запахло – тяжело и едко. Пахло черным: маслом и покрышками, пузырящимся пластиком. У меня путались ноги, когда я шла к машине, я чувствовала северный ветер, в зубах у которого приходилось идти почти боком. Внутри висела вниз головой на постромке ремня безопасности женщина в желтом, как лютик, платье. Черный поток волос колебался, закрывая ей лицо. Их кончики чиркали по крыше машины.
Во мне поднялось отвращение. Все это было так чудовищно, этот куст волос, росший не в ту сторону. Я споткнулась о кочку в траве и коснулась крыла машины, ощутив ее горячий металл.
Из нее выползла смерть. Я видела, как это было. Смерть вышла из окна в своем платье цвета лютика. Легла на плющ, стелившийся у корней деревьев. Щитки листьев плюща на мгновение стали яркими рядом с желтым платьем.
Ветер подхватил меня, как листок. Понес мимо дерева, я потянулась, обхватила ствол руками и прижалась щекой к грубой коре. Дуб. Я знала, у него глубокие корни. Листья накрыли меня, раскинулись, защитили. Я вцепилась крепче.
Тень затолкал мне в голову пузыри с мыслями.
Мы ничего не можем сделать.
Надо уходить.
Мы никому не должны рассказывать.
9
Тень
Видишь, я знал, что они придут –
Знаешь, сперва она попробовала поговорить со мной.
Ух, как она меня напугала. Я обернулся, а она стоит рядом, босиком и в желтом платье.
– Я Анна, – сказала она.
И продолжила:
– Милый, сходи, приведи ко мне Руби, хорошо? Мне нужно ей кое-что передать.
Я убежал.
Я в первый раз увидел кого-то из наших так близко. Меня это напугало. А еще я не знал, чего она хочет – перевести тебя на нашу сторону? Об этом она говорила? «Оставь ее, пусть бегает, пока может!» – выкрикнул я через плечо. Я слышал на бегу, как она плачет в темноте. Но не остановился.
Но, глядя, как все обернулось, думаю, что нужно было остаться и выслушать ее.
Что бы я тебе сказал, если бы мог толком собраться с мыслями? Во-первых, попытался бы рассказать, что помню о своей короткой жизни. Как горит свет свечей в блестящей прослойке угля. Из трубки поднимаются клубы дыма, курильщик за ними смотрит на меня, прищурившись. Молочно-белые ноги, сбитые от ходьбы, опущенные в унимающий боль пруд у мельницы. Луна за окном – как глаз смерти.
Как бы ты восприняла мешок с памятными картинками из моей жизни? Какими будут твои, когда придет время? Эти спутанные вспышки – все, что остается? Я запрыгиваю на высокую ветку и размышляю об этом. Понемногу они возвращаются, их становится все больше и больше. Вот остановился на дороге купить лепешек, золотых кружков – вкуснее я ничего не пробовал. Вот копаю землю голыми руками. Он кажется таким маленьким, этот мешок с картинками, едва ли о нем стоит говорить.
Пока картинки не начинают сплавляться воедино, словно из дребезжащих кусков складывается позвоночник.
Я смотрю вниз, когда ты проходишь точно под моим насестом. Вижу твое темечко. На мгновение меня снова одолевает мысль впрыгнуть в твое тело сверху и вытолкнуть тебя. Прости. Прости. Прости. На самом деле мне больно видеть тебя такой – с опрокинутым лицом, с прижатыми к щекам ладонями. Иногда мне так хочется помочь, но когда я пытаюсь, получается не лучше, чем у женщины в желтом платье. На твои бедные худые плечики и так взвалено слишком много бед, Руби. Нам бы всем оставить тебя в покое.
10
Грядущий гнев
11 сентября 1983
В старом доме окна в разных местах то тонкие, то толстые, поэтому, когда по дорожке шли полицейские, стекло преображало их – две синие фигуры карабкались по ячейкам окна.
Я все выплеснула сегодня утром. Машина. Желтое платье. Женщина вниз головой. Тайна была слишком велика. Ее было не удержать.
– Какого черта ты раньше не сказала? Она могла быть еще жива, когда ты ее видела. Может, она умерла ночью, и ты будешь в этом виновата, – гневался Мик, прежде чем позвонить в полицию.