Похороны куклы
Шрифт:
– Я сейчас пойду, но скажи мне, где ты живешь, чтобы я как-нибудь за тобой зашел, куда-нибудь сходим. Мне нужно с тобой увидеться еще. Просто очень нужно.
Я подумала: не ослышалась ли я?
Он сказал эти слова, и я решила, что сейчас упаду и умру.
В классе у меня случился приступ того, что иначе как «дрожью восторга» не назовешь. Никто не заметил, а я сидела и гадала, не выдумала ли я Тома.
Вернувшись домой, я посмотрелась в зеркало. Волосы у меня теперь лежали ровно, потому что на домоводстве миссис Дэвис дала мне расческу и велела привести себя в
– Ты красива необычной красотой, Руби, – сказала я.
Я рассмотрела свое лицо. Левый глаз был пронзительного серо-голубого цвета, он всегда казался ярче правого из-за того, что расположился посреди оттенявшего его родимого пятна. По форме пятно повторяло глазницу черепа. Из-за него было ощущение, что глаз таращится.
13
Яркие штучки
10 октября 1983
Снаружи рокотал гром, и каждая клеточка во мне напряженно слушала, не идет ли Мик. Дома, кроме меня, никого не было, я всегда в такие минуты была настороже. Я смотрела телевизор, одним ухом прислушиваясь, не раздадутся ли шаги Мика, не подъедет ли машина, зная, что если пропущу и то и другое, следом в замке повернется его ключ. Казалось, он всегда отпирал дверь громче, чем мы все, у него была привычка шумно возить ключом в скважине взад-вперед. Это служило первым предупреждением и часто давало мне достаточно времени, чтобы выбежать в сад или взлететь по лестнице.
Поэтому, когда входная дверь открылась без скрежета и стука, мне показалось, что у меня над ухом выстрелили из пистолета. Я подпрыгнула, потом прокралась к телевизору и выключила его, надеясь вопреки всему, что мне удастся остаться незамеченной.
– Руби?
Я снова задышала: это была Барбара. Я высунула голову в прихожую. Барбара стояла у открытой входной двери, за ее спиной лил дождь. Лицо ее было в тени, с подола плаща капало.
– С тебя на ковер течет, – сказала я.
Она встрепенулась.
– Правда? Ох, боже ты мой.
Она вошла, оставляя за собой мокрую полосу. Я сразу поняла, что что-то не так, едва ее лицо осветила лампочка в прихожей.
– Иногда, Руби…
Она не договорила, просто стояла и пощипывала края карманов.
– Что случилось? – прошептала я, словно, говори я громче, на нас налетели бы фурии.
– Ничего. Будь зайкой, сделай мне чаю.
Я пошла в кухню и набрала чайник. Барбара последовала за мной, но забыла снять плащ, и с него продолжало капать, теперь уже на линолеум.
– Слушай, я заметила, ты заинтересовалась косметикой. Я тебе принесла кое-что человеческое – не для боевой раскраски, как ты тут повадилась.
Она сунула руку в карман и вынула пригоршню коробочек с тенями для глаз.
– Я подумала, ты можешь попробовать вот эти.
Она свалила тени на стол, они застучали, как падающая галька. Барбара сунула руку в другой карман и вынула три золотых помады.
– Вот, можешь попробовать разные цвета, или давай вместе. Но только не сейчас. Я устала как собака.
Под глазами у нее были темные синяки.
– Спасибо, – прошептала я.
Я выкрутила одну помаду и понюхала ее. Она была перламутрово-розовой. Я не могла представить, чтобы Сьюзи вдруг накрасилась чем-нибудь в этом духе.
– Где ты была? Ты мокрая насквозь. С тебя капает.
– Просто
Я поняла, что она гуляла и вспоминала Труди. Она всегда так делала, когда воспоминания приходили слишком большой толпой, и их было не вынести. Я смотрела, как мама, сгорбившись, взбирается по лестнице.
Я отнесла косметику к себе в комнату и разложила на кровати. Тасовала и меняла местами патрончики и тени, выкладывая узоры на покрывале. Тени для глаз были всех оттенков моря в разную погоду: зеленые, синие, фиолетовые. Каждая помада в золотом патрончике. Я была благодарна за подарки, такие красивые, в новеньких блестящих коробочках, но мне не хватило духу что-нибудь попробовать.
14
25 апреля 1970
Когда Анна с матерью подходят к воротам агентства по усыновлению, идет снег. «Опоздавший снег», – произносит мать, потому что весна приходила и снова ушла, превратившись обратно в зиму.
– Ты нервничаешь больше, чем я, – говорит Анна матери.
Синтия захотела остановиться у ворот и покурить, прежде чем пойти по длинной подъездной аллее. Теперь она коротко и нервно затягивается, побыстрее приканчивая сигарету перед назначенным часом приема. Воздух вокруг нее туманится от холода, мелкие снежинки вьются вокруг головы. На листьях остролистов у входа видны мелкие белые брызги.
Дым поднимается тонкой мощной струей и зависает.
– Ну я раньше такого не делала.
Анна оставляет эту реплику без ответа. Она знает, мать не одобряет ее решение – куда больше, чем то, что Анна забеременела. У Синтии в глазах гаснет свет всякий раз, как об этом упоминают. Но она молчит. Так ей лучше. Она рассказала отцу, пока Анны не было дома, чтобы он успокоился к ее возвращению. На его желчные взгляды Синтия резко вскидывает глаза, так что все обрывается, не успев набрать силу. Но он хороший, хороший и добрый, и вскоре это побеждает все остальное.
– Давай скорее. Нам еще всю аллею пройти, опоздаем.
У Анны в тонких туфлях мерзнут подошвы ног. Наверное, дело в лишнем весе, придавливающем ее ступни к земле.
– Ладно, ладно.
Мать в последний раз глубоко затягивается и бросает сигарету в снег. Она шипит, оставляя пятнышко черной сажи.
15
Молочное зеркало
1 ноября 1983
Когда Том вошел в наш дом, зеркало внезапно стало молочным, в его центре разошлось облако, как глаукома. Я такого раньше никогда не видела, и меня это напугало.
– Пришел, как смог, – сказал Том. – От Элизабет в последнее время трудно уходить. Она ненавидит оставаться одна. Наши родители уехали на какое-то время.
– А твой брат Криспин?
– Он? Он не в счет. Его вечно нет, все время бродит где-то. Я решил воспользоваться возможностью – Элизабет нашла мамину таблетку снотворного. Всего одна осталась, на дне пузырька. Похоже, сестра неделю может проспать. Слушай, если я тебя куда-нибудь свожу, как твои, не будут против?
Я вспомнила долгие летние вечера, когда убегала от кулаков Мика и часами укрывалась под розовой аркой ревеня на огородах. Покачала головой.