Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)

Твен Марк

Нам ничего не оставалось делать, как зорко смотреть, не покажется ли городок, чтоб не прозевать его как-нибудь. Джим уверял, что он, наверное, узнает его издали, потому что в ту же минуту станет свободным человеком, но если, боже сохрани, прозевает, то останется в стране рабства — и тогда прощай свобода! Ежеминутно он вскакивал, восклицая:

— Вот он, гляди-ка!

Не тут-то было! Это оказывалось либо блуждающим огоньком, либо светляком. Джим опять садился на место и продолжал наблюдать. Он дрожал как в лихорадке при одной мысли, что он так близко от свободы. Признаюсь, пока я его слушал, и меня стала бить лихорадка — тут только я начал сознавать, что ведь он почти свободен,

а кто в том виноват? Конечно, я! Этого я никак не мог выкинуть из головы, и, признаться, совесть мучила меня порядком! Наконец, эта мысль так меня доняла, что я не мог сидеть спокойно на месте. Раньше я не задумывался над тем, что делаю; но теперь я очнулся — совесть мучила меня все сильнее и сильнее. Уж как я ни старался себя убедить, что ни в чем не виноват, что не я заставлял Джима сбегать от своей законной владелицы, — все напрасно: каждый раз совесть восставала и говорила мне: «Но ведь ты знал, что он сбежал, ты мог сойти на берег и донести кому-нибудь». Это сущая правда, как тут ни виляй! Совесть нашептывала мне: «Что тебе сделала бедная мисс Уотсон, что ты позволил ее негру сбежать на твоих глазах и не промолвил ни словечка? Что тебе сделала дурного эта бедная старуха, что ты мог поступить с нею так низко? Она учила тебя грамоте, учила хорошим манерам, всячески старалась делать тебе добро! В чем она перед тобой виновата?»

Я почувствовал себя таким подлецом, таким несчастным, что мне захотелось умереть… Я бродил взад и вперед по плоту, ругая себя на чем свет стоит, а Джим тоже не находил себе места. Мы оба не могли сидеть спокойно. То и дело он подпрыгивал: «Вот Каир!» Меня всякий раз кольнет в сердце, и кажется, если б это оказалось на самом деле Каиром — я тут же умер бы на месте.

Покуда я размышлял, Джим говорил без умолку. Он рассказывал, что первым делом, когда выберется на волю, будет копить деньги, не будет тратить ни одного цента, а когда накопит достаточно, тогда выкупит свою жену, которая живет невольницей на одной ферме, по соседству с мисс Уотсон; потом оба будут работать вместе, чтобы выкупить обоих ребятишек, если же их хозяин не согласится продать их, то они наймут аболициониста, — тот пойдет и украдет их.

У меня мурашки бегали по спине, когда я слушал эти планы. Прежде он ни за что на свете не посмел бы держать подобные речи. Глядите, какая с ним произошла перемена с тех пор, как он почувствовал себя почти свободным! Правду говорит старинная поговорка: «Дайте негру палец, он заберет всю руку». Вот что значит мое легкомыслие! Передо мной негр, которому я почти помог убежать, и он, этот негр, так-таки напрямик объявляет мне, что он намерен украсть своих детей, принадлежащих человеку, которого я даже не знаю и который не сделал мне ни малейшего зла!

Больно мне было слышать это от Джима, — это так унижало его в моих глазах. Совесть стала грызть меня пуще прежнего. Наконец, я решил, что еще не поздно — можно поехать на берег и донести. Мне вдруг стало легко на душе, я почувствовал себя таким счастливым и спокойным. Все мои заботы улетучились. Я стал смотреть во все глаза- не увижу ли где огонька, а между тем напевал себе что-то под нос. Вот и огонек показался. Джим так и крикнул:

— Спасены мы, Гек, спасены! Вставайте и собирайтесь! Вот, наконец, милый, старый Каир! Уж я твердо знаю!

— Я лучше съезжу туда в лодке, Джим, и погляжу. Может быть, ты ошибаешься…

Он вскочил, снарядил лодку, разостлал на дне свой старый камзол вместо ковра и подал мне весло; я отчалил, а он сказал мне вслед:

— Скоро, скоро я буду весел и счастлив и всем расскажу, что это дело Гека. Теперь я свободный человек, но если б не Гек, никогда бы этого не было; все Гек сделал. Джим никогда вам

этого не забудет, Гек! Вы лучший мой друг — такого у меня отроду не бывало: теперь — вы единственный друг старого Джима на белом свете!

Я садился в лодку, горя нетерпением выдать его; но когда я услышал эти слова, у меня сжалось сердце и вся решимость сразу пропала. Я поплыл гораздо тише и уже не был уверен, рад ли я тому, что еду, или не рад. А Джим продолжал:

— Поезжайте с богом, добрый, верный Гек, единственный белый джентльмен, который сдержал обещание, данное Джиму!

Право, мне чуть не сделалось дурно. Но я сказал себе — так нужно поступить, иначе нельзя. Вдруг смотрю, плывет ялик, а в нем двое каких-то людей, оба с ружьями. Я остановился, и они остановились. Один из них спросил:

— Что это там такое вдали?

— Обломок плота, — сказал я.

— И ты оттуда?

— Да, сэр.

— Есть на плоте люди?

— Только один человек, сэр…

— Ладно; а знаешь ли, пятеро негров бежали сегодня ночью, вон туда, за эту излучину. Что же: белый у тебя человек или черный?

Я не сразу ответил, — слова не шли с языка. Две-три секунды я делал над собой усилие, чтобы заговорить, но у меня не хватало духу — я сделался трусливее зайца. Заметив, что слабею, я собрал все усилия и вымолвил:

— Он — белый…

— Вот погоди, мы пойдем и посмотрим сами.

— Что ж, сделайте милость, — сказал я, — потому что там папаша, и, может быть, вы мне пособите подтащить плот, вон туда, где виднеется огонек. Он болен, и мама больна, и Мэри Анна тоже.

— Ах, черт возьми! Нам недосуг, мальчуган, а впрочем, пожалуй, поедем. Бери весло.

Они налегли на весла. После двух-трех взмахов я сказал:

— Ох, уж как же папаша будет вам благодарен, джентльмены!.. Все поскорее убегают, чуть только я попрошу кого вытащить плот, а сам-то я не могу этого сделать.

— Эдакая подлость! Скажи, мальчик, что же с твоим отцом?

— Что с ним… а… да так, ничего, пустяки…

Они перестали грести. Уже было недалеко от плота.

— Мальчик, ты лжешь, — сказал один из них, — Говори правду, что такое с твоим отцом? Отвечай, а то худо будет!..

— Скажу, сэр, скажу по совести, только вы нас не оставляйте, пожалуйста! Знаете что, джентльмены, я вам передам канат, и если вы будете тянуть его впереди, так вам даже нет надобности близко подплывать к плоту — пожалуйста, только не откажите!

— Греби назад, Джон, греби назад! — крикнул другой. Они поворотили. — Подальше держись, мальчуган, подальше! Убирайся к черту, чего доброго, еще ветром к нам занесет! У твоего отца, наверное, оспа, и ты это отлично знаешь! Чего же ты не сказал раньше? Ты хочешь распространять заразу, что ли?

— Право же… — бормотал я. — Я всем говорил правду сначала, а они сейчас же убегали и бросали нас.

— Бедный малый, немудрено! Очень жалко тебя, но видишь ли — нам неохота заразиться оспой. Послушай, что я тебе скажу. И не пробуй приставать здесь, не то вам достанется. Плыви вниз еще миль двадцать, тогда увидишь город на берегу, по левой руке. Это будет уже после захода солнца, и когда попросишь помощи, скажи, что все твои родные лежат в лихорадке. Да не будь дураком, не давай людям угадать в чем дело. А мы кое-что хотим сделать для тебя: только отплыви ты, ради бога, на двадцать миль, будь пай-мальчиком! Да тебе и не расчет приставать сюда, где виднеется огонек, — это только лесной двор. Должно быть, твой отец беден. Признаться, ему чертовски не повезло! Вот, смотри, я кладу двадцать долларов золотом на эту доску, а ты подберешь монету, когда доска проплывет мимо. Совестно мне оставлять тебя в беде, да что поделаешь! С оспой, знаешь ли, нельзя шутить!