Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)

Марат Жан Поль

Я.

Надо извинять государям.

Он.

Понимаю: всего-навсего совет потерпеть, когда жалуешься на их преступления или безумства. Забавный способ их восхвалять.

Я.

Вы не поняли моей мысли. Я не хочу оправдывать ни их преступлений, ни их безумств; я хочу только их извинить в виду трудности их ремесла.

Он.

Не слишком однако тягостного, судя по приемам, с которыми они берутся за дело. Верьте мне, они очень заботливо избегаюсь

всех неприятных его сторон.

Я.

Но как же не пожалеть королей, когда им приходится возиться с толпою непослушных, развращенных лживых людей, доставляющих столько неприятностей тем, кто хочет ими править.

Он.

Вы сделали бы лучше, если бы сказали, что следует пожалеть людей, находящихся под управлением государей, почти всегда таких глупых и порочных.

Я.

Все же нужно спустить кое-что им: они — люди, и у каждого в этом мире; свои недостатки.

Он.

От царедворцев, министров, льстецов приняли народы это правило и повторяют его, как дураки. Нужно спустить кой-что государям.

Я вашего мнения, но только относительно их слабостей не влекущих за собой последствий, так как нельзя судить государей, как частных лиц, в виду влияния их малейших действий на общественное благосостояние.

Можно не требовать от них талантов, когда природа им их не дала. Но не следует ли их порицать, когда они отказываются восполнить недостаток их просвещением и упорствуют в своих идеях?

Они должны быть для своих народов примерами добрых нравов и добродетелей; разве можно извинять, когда они дают пример пороков, когда они являются первыми в совращении женщин, в развращении подданных?

Они должны все свое время отдавать государству: что же сказать в их оправдание, когда они проводят жизнь в праздности и неге, взвалив на недостойных министров все заботы о делах, или когда, урывая минутки от удовольствий, они пользуются ими на несчастие своих подданных?

Они только управляющие общественными доходами: как же их извинить, когда они делают себя их собственниками и расточают их с соблазнительной щедростью?

Пусть бы еще они в бездельничаньи своем довольствовались лишь плодами нашего труда! Но им нужны также наш покой, наша свобода, наша кровь. Вместо того, чтобы мирно управлять своим народом, они приносят его в жертву своим желаниям, своей гордости, своеволию.

Всегда вооруженные, всегда содействующие всходам раздора у своих соседей и всегда навлекающие на государство несчастие, они полагают свою славу в устрашении земли трагическим повествованием о их ярости, и недовольные привлечением в свои распри приближенных, они принуждают граждан, иностранцев, самих животных принять в них участие.

Но как недостойно издеваются они по временам над человеческой природой! Недостаточно победить и наложить на врагов оковы, нужно, чтобы все гибло, все плавало в крови, все было пожрано огнем

и, что ускользнуло от огня и меча, не могло укрыться от еще больших ужасов, ужасов голода. Они подобны зловещим светилам, которых недоброе влияние сыплет на наши головы заразы и несчастия. Если бы еще они сами гибли в возгоревшихся благодаря им войнах, но они почти всегда слишком подлы, чтобы не уклоняться от опасностей.

Что же скажу вам еще? Вместо того, чтобы быть служителями закона, они становятся господами над ним, видеть в своих подданных только рабов, без милосердие теснят их и толкают к возмущенно; затем они грабят, опустошают, режут, распространяют повсюду страх и ужас и, в довершение несчастий, издеваются над несчастными, которых угнетают.

Таким образом одного человека, данного небом миру в гневе, достаточно, чтобы создать несчастие целой народности. Когда государи не добродетельны, есть ли предел восстанию против их пороков и оплакиванию участи народов, вверенных их заботам?

Тут негодование прервало его речь; он говорил порывисто, и его глаза сверкали от гнева.

Продолжение.

Жар его души, казалось, охватил мою: я слушал его с тайным удовольствием, смешанным с изумлением.

— Возможно ли, сказал я ему, чтобы столько мудрости было погребено под этими одеждами. Нет, небо дало вам возможность родиться не в этом темном состоянии, в котором я вас вижу; ваши речи вас выдают и говорят о воспитанном уме и возвышенном сердце. Но помимо желания проникнуть в тайну вашего рождения, все, что я слышу, возбуждает мой к вам интерес. Сообщите мне, пожалуйста, какой поворот судьбы мог довести вас до этого странного положения.

Он.

Рассказ о моих приключениях был бы слишком долог; но дайте мне минуту отдыха, и я сделаю вам краткое изложение моей жизни, которое прекратись ваше изумление.

После четверти часа молчания, он принялся говорить следующим образом.

Он.

Я — француз, происхожу из почетной, но, к моему несчастно, слишком богатой семьи.

Занятый устройством материального благосостояния своих детей отец не мог следить за моим воспитанием. Природа не была по отношению ко мне мачехой, но, благодаря заботливости моей матери, мои счастливые природные наклонности вскоре были испорчены.

У меня были учителя всякого рода, прилагавшие старание к усвоению мною талантов светских, суетных. Что мне было делать с полезными талантами? У меня было уже состояние; вопрос был в том, чтобы меня научить им пользоваться.

Едва я достиг девятнадцати лет, как умерла моя мать. Отец последовал за ней вскоре. Так как они оставили мне большое наследство, то мне нетрудно было утешиться в их потере.

Сначала я, согласно чудесному обычаю, устроил особнячок и завел хорошенькую любовницу; затем очертя голову, пустился во все тяжкие.