Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)

Марат Жан Поль

Мы лавировали всю ночь.

На утро ветер задул с еще большею яростью, паруса разорвались, и корабль разбился о скалу.

Каждый старался спастись на обломках. Мы были недалеко от суши, но море было очень бурно.

Я избег ярости волн с моим спутником, боцманом и тремя матросами; остальной экипаж погиб.

Когда мы достигли берега, мы оглядели друг друга в мрачном молчании. Я сожалел, но слишком поздно, что не последовал советам моего старого друга. Но тут всего было начало ожидавших меня несчастий.

Я был погружен в мою грусть, когда Жуанвилль (так назывался мой спутник) сказал мне, взяв меня за руку:

— Ну, дорогой друг, к чему так сокрушаться! Прежде, чем лезть в опасность, вы должны были ее предвидеть. Теперь

же, когда вы ей подверглись, остается лишь презирать ее. Будьте мужчиной! Чем больше несчастий вам угрожает, тем больше обнаружьте мужества.

Я не мог удержатся от слез.

— Вы плачете, — продолжал он, — как потерявший в наслаждениях силу, жалкий, не умеющий выдержать натиска судьбы человек. Да что! Море только что отняло у меня плоды пятнадцатилетнего тяжелого труда, я в тысячу раз более, чем вы достоин сожаления, и именно я вас утешаю?

Мы тем временем, двинулись несколько вглубь страны в поисках какого-либо жилья, не удаляясь, однако, слишком от берега,

— Как вы еще молоды, — сказал мне Жуанвилль, — видя меня в таком угнетенном состоянии. Мир — только театр, где смотрят на смену печальных превратностей. Когда фортуна, шевеля в воздухе золочеными крыльями, манит блеском своих сокровищ, смертные толпами протягивают к ней руки и готовятся принять ее дары. Она их рассыпает, и с какою яростью они бросаются друг на друга, рвут их. Пыл их одинаков, но судьбы их очень различны. Один, слишком горячась, схватит предмет своих стремлений, берет мимо; другой, вот уже коснулся, но падает, и добыча ускользает от него; третий уже шумно поздравляет себя с успехом, но среди его восторгов неожиданный повороте счастия отнимает его богатства и передает их в руки других, изумленных от приятной неожиданности. И сколько видят тут перенесенных из-под соломенной крыши на лоно роскоши, сколько других низверженных вдруг с высоты величия. Я сам поразительный тому пример. Никогда судьба не водила так человека от счастия к несчастию. Но приученный применяться к обстоятельствам, я наслаждаюсь всем и не полагаюсь ни на что.

Так пытался он закалить мое сердце от ударов судьбы.

Сам он обнаруживал мужество, с которым неудача не может бороться. Непринужденный, ясный, он без устали любовался красотой местности и живописностью видов.

Так как он очень хорошо знал географию, то, осмотрев местность, он сказал мне, указывая пальцем на несколько, почти погребенных среди кустарников, крытых соломою, полуразрушенных старых стен.

— Вот развалины Карфагена. Мы не должны быть далеко от Туниса.

Если бы горе не сделало меня словно бесчувственным, я был бы очарован возможностью осмотреть эту знаменитую землю, эту прекрасную, прославленную историею страну; но я был слишком поглощен печалью, чтобы обнаружить малейшее внимание.

Мы шли целый день, не имея другой пищи, кроме плодов, которые мы находили на придорожных кустарниках; мы изнемогали от усталости.

Солнце уже садилось, и мой спутник высказал мнение, что надо удвоить усилие, если мы хотим достичь Туниса до наступления ночи. Пред нами открылись уже его колокольни, когда мы попали в руки варварийцев.

Они продали нас в рабство. Я не мог вынести этого рокового поворота судьбы, казавшегося мне в тысячу раз худшим, чем смерть: ничто не равнялось моему отчаянию.

Вот нас повлекли в темницу. Жестокий страж с связкой ключей в руке открывает нам вход и с большим шумом запирает за нами двери.

Всю ночь я не мог сомкнуть глаз; я провел ее в мрачных размышлениях о судьбе человеческой.

На утро нас вывели на широкий двор, где мы оказались среди множества незнакомых людей, с удивлением смотревших на мое заплаканное, жалкое лицо. Я смотрел на них с одинаковым изумлением.

Скоро позвали нас для представления управляющему садами дея. При звуке повелительного голоса этого надменного человека негодование поднялось в моем сердце; я не мог более выносить жизни, я требовал в громких криках смерти.

—

Пусть мужество возвышает тебя над несчастиями, — говаривал мне и потом не раз Жуанвилль; учись давать сообразную с положением оболочку своим чувствам.

Силой увещаий он обязал меня наконец переносить молча мою ярость.

С нами обращались сначала очень сурово, но лишь короткое время. Жуанвилль с юности любил и занимался музыкой и умел очень хорошо играть на флажолете. По счастливой случайности последний оказался в его кармане, когда мы потерпели крушение.

Однажды, когда он кончил свою работу ранее обыкновенного он принялся на нем играть. Сбежались все наши товарищи по несчастно и образовали вокруг него круг.

Шум дошел скоро до слуха дея, пожелавшего послушать Жуанвиля; очарованный его талантом, он смягчил его участь. Во внимание к нему он улучшил также и мою.

День ото дня нам оказывали все больше внимание, а в конце семи лет мы получили свободу. Но я не могу пройти молчанием о случае удивительного великодушия.

В один прекрасный день Жуанвиль исчез.

Он вечером лег рядом со мной. Судите о моем изумлении, когда я проснулся и его не нашел; судите о том, сколько я пролить слез.

Но к вечеру он появился снова.

— Я свободен, — сказал он, подходя ко мне с сияющим лицом.

«Увы! Вы, значит, меня покидаете, — вскричал я. — Небо! Что станется со мною?»

— Не боитесь ничего, вы также свободны.

«Как? Нас выкупили?»

— Нет, нет.

«Объясните тогда эту тайну».

— Несколько дней тому назад дей приказал мне сыграть одну арию. Не знаю, только я был в ударе и так хорошо ее исполнить, что он в восторге мне обещал в знак своей милости оказать какую бы я ни потребовал милость. «Верни меня в отечество», отвечал я тотчас же. — Он, казалось, несколько изумился и, после минуты размышление, сказал мне: — Ты не мог для моего счастья избрать хуже; но я тебе обещал, слово нужно сдержать. Затем он удалился, не дав мне время ответить. Я не знал, что думать, не смел слишком верить его обещанию; поэтому я вам ничего не сказал об этом. Сегодня утром он призвал меня к себе, предложил мне отправиться на родину с судном, которое предварительно должно завезти посла в Константинополь. Я принял предложение с радостью и поблагодарить его за милости. Но вдруг я вспомнил о вас и не мог решиться вас покинуть. Что делать? Счастливая мысль вывела меня из затруднение. Так как он обладает великодушными чувствами, сказал я себе, то и сердце у него не должно быть бесчувственным; надо попытаться его растрогать. Я бросился к его ногам. Я обнял его колени и оросил их слезами. — Чего ты хочешь? — сказал он, — увидев меня в этом положении. — Смерти, господин, так как я не могу жить, если вы не позволите моему товарищу следовать за мною. В один и тот же день мы стали оба вашими пленниками и судьба оставляет его еще рабом. Если он должен остаться, допустите мне снова вернуться в положение раба. Ах, великодушный Солим, не закрывайте ваше сердце пред жалостию! Было время, когда я отдал бы жизнь, чтоб избежать рабства; теперь вы меня видите просящим о нем на коленях, боящимся отказа, словно в этом заключается вся моя жизнь. Солим смотрит на меня с изумленным видом, протягивает мне руку и говорит: — Если бы я не был доволен твоей службой, я был бы тронуть твоей добродетелью; и дружеское мое расположение распространится с тебя на твоего товарища: отныне он свободен.

«Великодушный друг, вскричал я, бросаясь на шею. Жуанвилля, как, вам именно я обязан этим благодеянием?

Освобождая нас, Солим обнаружил по отношению к нам большую щедрость. Когда все для отъезда было готово, мы пошли с ним проститься.

— Я удивляюсь вашей дружбе, — сказал он нам. — Да будет судьба ваша достойна ваших добродетелей. Идите, взамен того, что я сделал для вас, я прошу только вспоминать обо мне.

Мы вступили на борт судна, паруса распустились, и в конце двух недель мы стали на якорь пред Константинополем.