Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

Кунгурцева Вероника Юрьевна

— Правда? Не забывай меня, Ваня, очень тебя прошу! — крикнула Алёнка.

Тут вишнёвый туристический автобус, набитый пассажирами, промчался по шоссе, закрыв на миг девушку. Проехал автобус, глянул Ваня: а Алёнушки уж нет. Осталась пустая просека, а прямо над ней — тусклое солнце, так бывает, когда смотришь на небо через осколок бутылочного стекла.

Глава 14. Суд

Ваня ещё несколько раз оборачивался, но так и не увидел больше девушку. Прошагал по просеке с километр и свернул влево, в сосняк. Сосна, которая с той стороны и вправду возвышалась над лесом, сблизи — потерялась, Ваня шёл по корабельной роще, задрав голову: но, которая сосна выше других, определить не мог. Сосны, росшие на расстоянии друг от друга, чтоб всем солнца хватало, чтоб каждое дерево могло до него дотянуться своей

ветвистой вершиной, казались одинаково рослыми. Этот лес Ване очень нравился. И пахло в нём замечательно. Ваня машинально потрогал ладанку под мешковиной — она была на месте. Потом сунул руку в карман–заплату своей мешкотной рубахи и нащупал бумажку, развернул — тыща! Ур–ра! Конечно, это была его купюра, что-то подсказывало Ване, что у лесовиков, которых он повстречал, денег не водилось. Раз бабушка Василиса Гордеевна сказала, что возвратная денежка всегда к хозяину вертается, значит, так оно и есть. Вот тыща и опять вернулась.

Так, надо искать тропинку, решил Ваня, поразмышляв и вспомнив, что говорила Алёнушка, хотя как тут найдёшь тропу, если под соснами не растут ни кусты, ни травы, среди которых можно её повытоптать. Любой извив среди корней на розоватой от старых иголок земельке казался тропой.

Ваня шёл куда глаза глядят, успел сбить все ноги: сколько он сегодня ходил-то, да всё без обувки!.. Сосняк стал незаметно переходить в смешанный лес, вертаться надо — в рощу идти, великанскую сосну искать. Только хотел сменить направление, как вдруг видит: под крайней сосной что-то белеется. Глаза его прояснились, и Ваня, сам себе не веря, увидал ребятёнка… Вот те на! Подкидыш! В лесу бросили, ладно его — на лавке вокзальной оставили, там хоть люди, милиция, отнесли куда надо — и всё, а тут что? На верную гибель кинули дитёку. Ваня побежал к ребёнку, который лежал, задрав кверху руки–ноги, кажись, ещё и раздетый совсем. Ещё только подбегая, Ваня понял, что с ребятёнком что-то не совсем ладно…

Ребёночек был тот ещё: каждому, кто хоть раз имел дело с детьми (а Ваня имел, и не раз), было ясно, что от роду ему всего три–четыре месяца, потому что сидеть он ещё не мог, а лежал на спине, задравши ноги к небу, но размером был с пятилетнего. И весь каким-то пухом порос, даже уши мохнатые. А вот ресниц у мальчика почему-то не имелось. Отсутствие бровей было объяснимо — почти ни у кого из младенцев такого возраста бровей не бывает, а вот куда девались ресницы? Может, случился пожар, дом мальца вместе с родными сгорел, сгорели и ресницы — а он выжил…

Ребятёнок играл с большущей сосновой веткой, ветка была с шишками, он размахивал ею во все стороны, частенько попадая себе по лицу, так что удивительно было, как он ещё глаза себе не выбил. Ваня появился как раз вовремя. Он тут же попытался отнять опасную игрушку, но младенец заворчал не хуже медведя и вцепился в ветку мёртвой хваткой — как Ваня ни тащил к себе ветку, отнять игрушку не выходило. Ваня к себе тянет ветку, ребятёнок — к себе. И пересилил ведь, игрушка осталась у дитяти, а у Вани только клок сосновых иголок в жмени. Ваня вовремя не понял, какая опасность ему грозит, и получил сполна: младенец с размаху хлопнул шишастой веткой Ваню по лицу — он так и взвыл и отскокнул подальше. Под глазом тут же выросла встречная шишка — и глаз, конечно, заплыл.

— Ты чего?! — погрозил Ваня пальцем. — Драться нельзя. Ты же хороший мальчик? Утютю–тю–тю–сеньки… Идёт коза рогатая за малыми ребятами… — Ваня знал, как обращаться с маленькими детьми. В этом месте следовало легонько ткнуть средним и указательным пальцами, изображавшими рога, в пузико младенца, после чего всякий понимающий толк в играх ребятёнок заливался дружелюбным смехом. Этот же поступил для Вани вовсе неожиданно: он поймал «козу» за рога, потянул и свалил обладателя «козы» на себя, по младенческой глупости совсем не беспокоясь, что Ваня его может придавить. Что и случилось — младенец заорал благим матом, а Ваня, конечно, в мгновение ока соскочивший с младенца, принялся его утешать:

— Ой да ты, мой маленький, ой да упал на тебя нехороший Ванька! Да вот мы его сейчас накажем, вот мы ему дадим как следует, этому Ваньке! — тут Ваня занялся самобичеванием, нахлопав себя по щекам. Младенец моментально утешился, вовсю тараща на него свои круглые зеленоватые глаза без признаков ресниц.

Оставлять ребёнка в лесу никак было нельзя, но что с ним делать — Ваня не представлял. В конце концов решил тащить к бабушке Анфисе Гордеевне, если, конечно, удастся её найти.

Пока Ваня размышлял, младенец предпринял попытку затолкать ветку себе в рот, и наполовину ему это удалось. Ваня с воплем потянул полузаглоченную ветку к себе, младенец широко раззявил пасть — видно, понял, что ветку переварить ему не удастся, и Ваня сумел освободить ветку и даже отбросил её в сторону. Ребятёнок тут же перевернулся на брюхо и на большой скорости пополз к своей цацке. И тут Ваня, к несказанному своему ужасу, увидал на взгорке среди дальних деревьев — волка! То, что это не собака, Ваня как-то сразу понял. И волк

этот собирался напасть на ползущего ребёнка, потому что уставил свои глаза прямёхонько на него. В мгновение ока Ваня подскочил к младенцу, успевшему цапнуть желанную игрушку, подхватил его на руки и на подломившихся под тяжестью ногах побежал что было сил. Под влиянием ужаса, который подстёгивал его, Ване удалось то, что в другое время он ни за что бы не сумел осилить, а именно: с тяжеленным младенцем на руках вскарабкаться на ближайшую берёзу.

Только Ваня успел оседлать ветку потолще, прижав ребёнка к стволу, как волк подскочил к дереву. Он встал на задние лапы, а передние вытянул вверх, по лесине. Экий ведь матёрый волчище! И что теперь делать-то?..

Волк принялся прыгать под деревом, вознамерившись ухватить Ваню за край мешкотной рубахи, с тем, видимо, чтоб стащить его на землю, а ребёнок, мол, после этого, как спелый плод, сам ему в пасть свалится… Но Ваня, разгадав волчье намеренье, быстрёхонько подхватил подол под себя. Волк скалил зубы и просто из себя выходил внизу и до того высоко подпрыгивал, что пару раз ему удалось доскочить до Ваниной босой пятки. «У–у, паразит», — сказал Ваня, упирая подошвы в ствол. Волк только зубами в воздухе лязгнул. Тут Ваня потерял равновесие, качнулся, но в последний момент удержался, младенец же, которого он на время перестал поддерживать, не полетел кверху тормашками, как Ване с перепугу померещилось, а остался сидеть на ветке, ровно приклеенный. Мало того, он вдруг обхватил корявый ствол ручонками и ножонками, прижался к нему щекой и захрапел, причём своей игрушки — сосновой ветки — так ведь из рук и не выпустил.

Ребёнок спал, пуская слюни, Ваня сидел, по его примеру обхватив ствол ногами, а руками мальца уже не придерживал, пошатал для проверки — малый держится крепко, и оставил, сам покрепче ухватясь за ветку. А волк, напрыгавшись вволю и приустав, уходить не торопился: сидел, вывалив язык набок, и не спускал с Вани злющих глаз.

Да, долго так-то всё равно не высидишь… Затекут руки–ноги — и кувыркнёшься вниз, прямо серому на обед или на ужин. Смотря до куда дотянешь… А потом и очередь младенца придёт. Это при солнышке хорошо тут сидеть, а ночь наступит — ох, страшно станет, а ребёнок проснётся — есть запросит… Ваня, чтоб малец подольше поспал, решил спеть ему колыбельную, которую слыхал от санитарки Нюры, усыплявшей развопившихся не ко времени больничных подкидышей. Ваня вспомнил тут сросшихся спинами близнецов, которые пару месяцев жили в больнице, вздрогнул и подумал, что этот ребёнок очень даже симпатичный… А как умён! Попробовал бы кто-нибудь в его возрасте так стойко себя вести: спит, вцепившись в лесину, и в ус не дует, и плевать ему на разных там волков!

Ой, дуду, дуду, дуду, Сидит ворон на дубу, Сидит ворон на дубу, Он играет во дуду, Он играет во дуду, Приговаривает: «Я поеду на базар, Куплю медный самовар, Байки–побайки, матери — китайки, Отцу — кумачу, сыну — пуговицу!»

Ваня пел так-то, уткнув подбородок младенцу в макушку и уперев в ствол глаза, а как перевёл взгляд, так и обмер. На него в упор глядело такое… Под деревом стояла настоящая Оглобля. Глаза её, — тоже безо всяких ресниц, как отметил Ваня, — были вровень с веткой, на которой они с ребятёнком сидели, а забрался Ваня довольно высокенько. По отсутствию бровей и ресниц Ваня вмиг определил, что Оглобля приходится младенцу родней. На голове её несколько криво водружён был широкий венок из полевых трав и цветов: колокольчиков, лютиков, васильков, розовых звёздочек с переводящимися лепестками, — Ваня звал эти цветы часиками. Наряжена была Оглобля в зелёный мох, но и сама была достаточно мохната, даже лицо, как у мужика, покрыто щетиной, серой впрозелень. О том, что это женщина, Ваня догадался по громадным отвислым грудям, которые у Оглобли были обнажены и свисали чуть не до колен. Волк же как ни в чём не бывало вертелся у её ног и злорадно скалился на Ваню. Тут у мальчика зародилась мысль, что, возможно, он как-то не так понял роль волка во всём этом деле…

Оглобля же, подцепив младенца, как кутёнка, за шкирку, сняла его с дерева, повертела в громадной ручище, обсмотрев со всех сторон: нет ли какого урона, удовлетворённо поурчала и уселась, прислонившись к стволу спиной, при этом берёза ощутительно накренилась в сторону. Расположив ребёнка на коленях, Оглобля принялась кормить его — только чмок пошёл по всему лесу. Ваня остался сидеть на берёзе. Он ещё никак не мог прийти в себя. Он видел, как младенец, не переставая чмокать, размахивает сосновой веткой, ударяя мать по морде, но, видать, Оглобля принимала эти удары за наскоки мухи. Волк же сидел, сложив лапы на босые ступни Оглобли, и преданно смотрел ей в глаза.