Похождения Вани Житного, или Волшебный мел
Шрифт:
— Непохож чегой-то! Валентина была девка — загляденье, а этот заморышек какой…
— Ладно тебе мово хозяина хаять. Найди себе спервоначалу мужичонку–хозяина, да и лай его. А мово хозяина не трожь!
— Фу ты, ну ты, ножки гнуты!
Ваня попытался дотронуться до невидимой говоруньи, но рука опять натолкнулась на гладкую, ровно лаком скрытую стену. Шишок же спросил:
— Это ты, значит, мелом невидимым своё хозяйство обвела, чтоб никто к тебе, значит, не совался… Железный занавес опустила. И кто ж тебя надоумил?
— Сама не без головы…
— Да ведь и без мела мало кто к тебе понаведывался. От кого прячешься-то? От зверей лесных? Фрицы давно уж
— А от таких, как ты, блудодеев…
— Ох, ведь! Не весь мелок-то исчеркала?
— А–а–а, вот вы зачем припожаловали, за мелком сестрица вас прислала… Сама подарила мне, а теперь обратно подарочек просит.
— Какое подарила! — взвился на дыбки Шишок. — Какое подарила!.. Взаймы дала, а ты обещалась вернуть, а не вернула… Остался мелок-то, хоть кусочек, или весь извела, отвечай, старая карга?!
— Старая карга!.. А когда-то была свет-Анфисушка…
— Не томи, Анфиса Гордеевна, погибаем мы в городу без того мела, вертай обратно.
Тут Ваня решил взяться за дело, вспомнил про солёные огурцы, которые клала в котомку бабушка Василиса Гордеевна, вытащил кулёк с изрядно помятыми огурчиками, — какие ведь передряги им выдержать пришлось! — и протянул:
— Вам бабушка гостинчик посылает, в этом году солила, и ещё поклон… — Ваня поклонился.
Опять с той стороны стены замолчали. Только слышен был смутный гогот да квохтанье невидимой домашней птицы. Вдруг прямо из воздуха выскочила рука — рукав в телогрейке, — выхватила огурцы и пропала. Шишок быстрёхонько толкнулся плечом в то место, где исчезла рука, — но никакой прорехи там не оказалось, всё было прочно. Опять раздался ехидный смешок.
— Ни стыда у тебя, Анфиска, ни совести! — Шишок стукнул кулаком по невидимой стене. — Отдашь, нет ли, мел-то?
— Не стучи, всё одно не достучишься… — и возле самого Шишкова уха смачно захрумтели [44] огурцом, потом голос, подхихикнув, сказал:
— Хоть из пушки пали — не прошибёшь, не то что кулачонками твоими мохнатыми… Броня крепка… И идёт до самого неба, на самолёте не долетишь, и под землёй тоже не подкопаешься, хоть бурильну машину с собой приводи… Во как!
44
Захрумтели– захрустели. [Ред.]
Гости только переглянулись — до чего хороший мел! Им бы такой в самый раз…
— Как же ты-то сквозь эту броню продираешься да шавка твоя? — поинтересовался Шишок, незаметно подмигивая Ване с Перкуном, сейчас, дескать, вызнаю все секреты.
Голос, похрумкивая, отвечал:
— А так! Я и все мои свойственники могут выходить да заходить, когда вздумается. А чужаки — не пройдут. То же и обороны касается. Моя пуля тебя достанет, твоя — как об стенку горох… Ничему и никому чужому ходу ко мне нету!
— Выходит, я чужой тебе, Анфисушка? — подставил ухо к стене Шишок и даже погладил невидимую преграду.
— Теперь Анфисушка… А была старая карга…
— Ну, прости, прости, непутёвого…
— Как не чужой?! Конечно, чужой — рази ты был тут, когда я свой круг описывала? Не было. Чужанин ты, Шишок… И нет тебе ко мне никакого доступа! — сказал голос с торжеством, к которому каким-то непостижимым образом примешивалось сожаление.
— Вот тебе и на! — пробормотал Шишок и встрепенулся: — А как же огурцы?
Голос, похрумкав, удивился:
— А что — огурцы?
— Дак огурцы-то перешли через черту? Они ведь не твои, а, можно сказать, чужие…
—
45
Скусные– вкусные. [Ред.]
Ваня, не сразу поняв, что обращаются к нему, ответил, сердце его бухалось в самую границу невидимой преграды.
— А лет тебе сколько?
— Девять, — сказал Ваня и, подумав, добавил: — С половиной.
— Вона как! — старуха помедлила и пробормотала: — Накануне перестройки, до Мишки Меченого ещё, будь он неладен, была у меня мать-то твоя!
И шибко торопилась — не то в Теряево, не то в Бураново, может, оставила там что важное. Тебя, может, кагоньку… Дело-то весной было — кругом грязь непролазная. За мелом ко мне припёрлась. Хотела помириться с матерью, мелком ей угодить, так во всяком случае сказывала, а может, набрехала, может, самой за каким-то лешим мел этот понадобился — девка тёмная, девка скрытная, вся в матушко… Отдала я мел-то, Шишок, Валентине и отдала, девять лет назад дело было, так выходит…
— Что ж ты молчала! — рассердился Шишок.
— А вот — говорю! А Валька, выходит, не принесла матери. Может, не успела…
— Где она, вы не знаете? — сунулся Ваня лбом к стене, за которой не было ни ветерка, кусты стояли не шелохнувшись, тогда как с этой стороны подувало.
— На дне, Ваня, мать твоя…
— Утонула! — обомлел мальчик.
— Да нет…
— Бомжует?
— Божует? Не–ет, какой там! На дне она, я слышала, — у свояка нашего. А и где ж ей быть, когда бабка твоя бессердечная прокляла её… Где все заклятые дети находятся? На дне. Там и Валентина. Может, и пожалела Василиса опосля сто раз — да сказанного не воротишь… От проклятья-то не уйти, не уехать. До семи лет, грят, оно в воздухе носится, а в один недобрый час и падёт на голову проклятого. Валентина-то тоже, конечно, хороша! Натерпелась сестра с дочкой. Два раза прости, на третий — прохворости [46] … Вот и прохворостила — оказалась дочка на дне!
46
Прохворость– Прохлестать, посечь. [Ред.]
— А где ж свояк твой проживает, Анфисушка? — вкрадчиво проговорил Шишок и даже губами к стенке приложился. Голос захихикал, как от щекотки, и пробормотал:
— Ну тя совсем к лешему!
— Только от него! А всё ж таки, где живёт-то своячок, Анфиса Гордеевна?..
— Вот прокуда! Да уж скажу — не жалко: не так чтоб очень далёко… Не за тридевять земель и не в тридесятом царстве. В реке Смородине [47] , в городе Ужге, аккурат под железнодорожным мостом.
47
В славянской мифологии река Смородина есть не что иное, как рубеж жизни и смерти, место перехода между мирами, граница Яви и Нави. [Ред.]