Похождения Жиль Бласа из Сантильяны
Шрифт:
— Ни малейшей, — ответил он. — Сеньор Гомес дель Риверо — такой же нищий, как и его поэт; он — конченный человек и, говорят, никогда уже не выплывет на поверхность.
— В таком случае, дружище, — заметил я, — придется мне приискать тебе какое-нибудь место, которое утешило бы тебя в утрате пенсии.
— Я освобождаю тебя от этой заботы, — ответил он. — Если бы ты даже предложил мне в канцелярии министерства место с окладом в три тысячи эскудо, я бы отказался. Ремесло конторщика не по нутру питомцу муз; мне необходимо наслаждение творчеством. Одним словом, я рожден, чтобы жить и умереть поэтом, и выполню свое предназначение. К тому же не воображай, что мы так несчастны: не говоря уже о том, что мы живем в полной независимости, мы — беззаботные птички. Некоторые полагают, что мы частенько довольствуемся трапезой Демокрита, но они ошибаются. Среди моих собратьев (не исключая даже авторов календарей) нет ни одного, который бы не был нахлебником в каком-нибудь
— Итак, я перестаю тебя жалеть, коль скоро ты доволен своей участью, — сказал я астурийскому поэту. — Как бы то ни было, повторяю тебе, что в лице Жиль Бласа у тебя есть друг, несмотря на твое невнимание к нему. Если ты нуждаешься в моем кошельке, то смело приходи ко мне. Пусть ложный стыд не лишит тебя надежной помощи, а меня — удовольствия тебе услужить.
— По этим великодушным чувствам я узнаю Сантильяну, — воскликнул Нуньес, — и тысячу раз благодарю тебя за твое ко мне благорасположение. В благодарность я должен дать тебе важный совет. Пока граф-герцог еще всемогущ, а ты пользуешься его милостями, не теряй времени и спеши обогатиться. Ибо этот министр, как говорят, начинает шататься на своем пьедестале.
Я спросил Фабрисио узнал ли он об этом из верного источника, а он отвечал:
— Я слыхал эту новость от одного старого кавалера ордена Калатравы, который обладает неподражаемым талантом разнюхивать самые секретные дела. Этому человеку внимают, как оракулу, и вот что я вчера от него слышал. У графа-герцога, говорил он, великое множество врагов, которые все объединяются, чтобы его погубить; он слишком рассчитывает на свою власть над королем: монарх, говорят, уже начинает склонять свой слух к жалобам, которые до него доходят.
Я поблагодарил Нуньеса за его предупреждение, но не обратил на оное большого внимания и вернулся домой в убеждении, что власть моего господина несокрушима, ибо я смотрел на него, как на один из тех старых дубов, которые крепко пустили корни в лесу, и которых никакие бури не в силах сломить.
ГЛАВА VIII
А между тем то, что сказал мне астурийский поэт, было не лишено основания. Во дворце составился тайный заговор против графа-герцога, главою которого, как говорили, была королева; и все же в общество не просачивалось никаких слухов о мерах, принимаемых заговорщиками с целью свалить министра. Протекло даже больше года с того времени, и я не замечал, чтобы его положение хоть сколько-нибудь поколебалось.
Но восстание каталонцев, 209 поддержанное Францией, и безуспешная война с мятежниками вызвали в народе ропот и жалобы на правительство. Эти жалобы стали предметом обсуждения в Совете под председательством короля, который потребовал присутствия маркиза де Грана, имперского посла при испанском дворе. Обсуждался вопрос о том, лучше ли королю оставаться в Кастилии или проследовать в Арагон, чтобы показаться войскам. Граф-герцог, которому хотелось, чтобы государь не ехал в армию, заговорил первым. Он указал на то, что его королевскому величеству будет пристойнее не удаляться из центра своего государства, и поддерживал свое рассуждение всеми доводами, какие могло доставить ему его красноречие. Не успел он закончить речь, как его мнение получило одобрение всех членов Совета, за исключением маркиза де Грана, который, движимый только своей преданностью австрийской династии и дав увлечь себя обычной для его нации откровенности, начал возражать против предложения первого министра и поддерживать противоположное мнение с такой силой, что король, пораженный ясностью аргументов, согласился с его суждением, хотя оно противоречило голосу всего Совета, и назначил день своего отбытия в армию.
209
Восстание 1640 года, в результате которого Каталония сделала попытку отделиться от Испании и присоединиться к Франции.
То был первый случай в жизни этого монарха, когда он осмелился думать иначе, чем его любимец, который, приняв это новшество за кровное оскорбление, был чрезвычайно обижен. Удаляясь в кабинет, чтобы на свободе пережевывать свою досаду, министр заметил меня, подозвал и, взяв с собой, рассказал мне взволнованным голосом все, что произошло в Совете. Затем он продолжал тоном человека, который не может оправиться от удивления:
— Да, Сантильяна, король, который вот уже двадцать лет
210
То есть Исабела, сестра французского короля Людовика XIII, на которой Филипп IV был женат первым браком.
— О, сеньор, — сказал я ему, — о чем вы беспокоитесь? Разве королева за двадцать лет не привыкла видеть в вас хозяина положения? И разве вы не отучили короля советоваться с нею? Что же касается маркиза де Грана, то король мог стать на его сторону из желания увидеть свою армию и участвовать в походе.
— Ты не попал в точку, — прервал меня граф-герцог. — Вернее, мои противники надеются, что король, находясь при войске, всегда будет окружен вельможами, которые туда за ним последуют. А среди этих последних найдется не один недовольный, который осмелится держать перед ним речи, порицающие мое управление. Но они ошибаются, — добавил он, — я сумею во время поездки сделать государя недоступным для грандов.
Так он и сделал, применив способ, заслуживающий подробного описания.
Когда наступил день отъезда, король поручив королеве заботу о государстве на время своего отсутствия, направился в Сарагосу. Но по дороге туда он проехал через Аранхуэс, пребывание в коем так пленило его, что он провел там около трех недель. Из Аранхуэса министр направил его в Куэнсу, где он забавлял короля еще дольше при помощи устроенных для него увеселений. Затем прелести охоты удержали монарха в Молина д'Арагон, и только после этого его отвезли в Сарагосу. Армия его стояла недалеко оттуда, и он уже собирался к ней отправиться; но граф-герцог убил в нем это желание, заверив его, что он подвергается риску быть взятым в плен французами, которые занимали Монсонскую равнину; поэтому король, испуганный опасностью, вовсе ему не грозившею, счел за лучшее запереться у себя, словно в тюрьме. Министр воспользовался его страхом и под предлогом, будто охраняет его безопасность, можно сказать, не спускал с него глаз, так что вельможи, которые основательно потратились, чтобы иметь возможность сопровождать своего государя, не получили за это даже приватной аудиенции. Филипп же, которому наскучила, наконец, Сарагоса дурным помещением, еще более дурным времяпрепровождением и, если хотите, затворничеством, вскоре возвратился в Мадрид. Так этот монарх закончил свой военный поход, возложив на командующего армией, маркиза де лос Велес, заботу о поддержании чести испанского оружия.
ГЛАВА IX
Несколько дней спустя после возвращения короля распространился в Мадриде прискорбный слух: стало известно, что португальцы, увидевшие в восстании каталонцев прекрасный случай, предоставленный им судьбою для того, чтоб сбросить с себя испанское иго, взялись за оружие и избрали своим королем герцога Браганцского, 211 что они решили удержать его на троне и твердо рассчитывают не встретить препятствий в этом деле, поскольку в данный момент на Испанию наседают враги из Германии, Италии, Фландрии и Каталонии. Они, действительно, не могли бы выбрать более благоприятного стечения обстоятельств, чтобы избавиться от ненавистного им владычества.
211
Герцог Браганцский (1604–1656) возглавил восстание 1640 года и, освободив Португалию от испанского владычества, был провозглашен королем под именем Хуана IV.
Наиболее странным было то, что в то время, когда двор и город, казалось, были озадачены этой новостью, граф-герцог вздумал в присутствии короля пошутить насчет герцога Браганцского. Но неуместные насмешки обращаются обычно против самих насмешников. Филипп не только не присоединился к неудачной шутке, но принял весьма серьезный вид, который обескуражил министра и заставил его почувствовать приближение немилости. Он окончательно уверился в своем падении, когда узнал, что королева открыто высказалась против него и громко обвиняет его в плохом управлении, вызвавшим португальскую революцию. Большая часть вельмож и в особенности те, которые побывали в Сарагосе, присоединились к королеве, едва только заметили, что над головой графа-герцога сгущаются тучи. Но окончательный удар его положению был нанесен приездом в Мадрид вдовствующей герцогини Мантуанской, бывшей правительницы Португалии, которая ясно доказала монарху, что революция в этом королевстве произошла исключительно по вине его первого министра.