Похвала подлости
Шрифт:
В мире людей тиран, опирающийся только на грубую силу, обречен: порождаемая его жестокостью коллективная жажда возмездия ему раньше или позже, но обязательно оказывается сильнее индивидуального страха перед ним. Как сказал Сенека, «Multos timere debet quem multi timent» — «Многих должен бояться тот, кого многие боятся» [99, с. 16].
Подлец же, опирающийся своими протезами мудрости — хитростью, коварством и изворотливостью — на благочестивую глупость и инфантильную наивность своих жертв, как правило, недосягаем
Подлец — любому делу конец. Если только это «дело» делается не в его, подлеца, личных или корпоративных интересах.
И, тем не менее, в глазах своих инфантильно-наивных жертв подлец всегда неуязвим. Как ему это удается? Точно так же, как картежному шулеру удается подменить шестерку на туза: подлец ВСЕГДА ГОТОВ превратить уготованный для своих доверчивых жертв кукиш в указующий перст, направленный в сторону виновника всех их бед, являющегося — о, чудо! — по совместительству его, подлеца, врагом. несчастье, причиненное мной другому — мое счастье.
Это и есть подлость.
Ее проявления разнообразны. Суть же — одна и та же. Независимо от конкретной формы ее осуществления.
Если злорадство пассивно, созерцательно, умозрительно, то подлость активна, деятельна, энергична. Она преисполнена чувством хорошо исполненного долга, сознанием собственного достоинства и собственного же величия и великолепия.
Причинить вред другому сгоряча — безответственность.
Причинить вред другому, желая сделать ему как можно лучше — глупость.
Сделать несчастным другого для пользы дела — цинизм.
Сделать несчастным другого для своей собственной пользы — эгоизм.
Причинение несчастья другому из-за полного безразличия к его судьбе — жестокость.
Причинение несчастья другому для того, чтобы насладиться его страданиями — садизм.
Подлость отличается и от жестокости, и от садизма. От жестокости — тем, что подлец испытывает счастье от причинения им самим несчастья другому; от садизма — тем, что садист наслаждается мучениями другого, а подлец наслаждается собой: тем, как ловко ему удалось осуществить задуманное, а именно — сделать другого несчастным.
Разных людей волнует и изумляет разное. Одного — как Иммануила Канта — звездное небо над ним и нравственный закон в нем самом. Другого — … да мало ли что может волновать и изумлять другого. На то мы и люди, чтобы каждому из нас быть не просто своеобразным, но неповторимым в своей уникальности и уникальным в своей неповторимости. Как сказал Генрих Гейне, «каждый человек — это целый мир, который вместе с ним рождается и умирает» [18, с. 224].
Как нам жить вместе — таким разным и, тем не менее, связанным общей судьбой человечества как единой целостности?
Кем быть каждому по отношению ко всем и к каждому другому?
Казалось бы, на этот вопрос уже был дан ответ. Раз и навсегда: «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки» [34, с. 1019]. Окончательно и бесповоротно. Тем более что этот, содержащийся в Евангелии от Матфея, ясный, отчетливый и совершенно недвусмысленный ответ получил свое развитие и подтверждение в категорическом императиве Иммануила Канта: «Поступай так, как если бы максима твоего поступка посредством твоей воли должна была стать всеобщим законом природы» [44, с. 197]. Между евангельским мудрецом и кенигсбергским философом хронологически и содержательно вклинился один из лучших друзей Эразма Роттердамского — Хуан Луис Вивес, провозгласивший: «С людьми ты должен поступать так, как желаешь, чтобы поступал с тобой Христос» [67, с. 99].
Нетрудно заметить, что три разных и, по меньшей мере, незаурядных человека, принадлежавших к трем различным эпохам, сказали по сути дела одно и то же. Таким образом, круг поиска ответа на поставленный вопрос (см. чуть выше) свелся в точку совпадения авторитетнейших заключений. Как говорится, оставь сомненья, всяк, сюда входящий. Безальтернативно. Ничего другого не остается, кроме того, чтобы принять полученный ответ как команду, то есть, к неукоснительному и безоговорочному исполнению: «Цели ясны, задачи поставлены. Теперь — за работу, товарищи!» Казалось бы. Однако категоричность императива (приказа, команды, настоятельного требования, повеления) не гарантирует его универсальной действенности, а мнение признанных авторитетов не является достаточным доказательством абсолютной истинности самого мнения.
В поведении людей наблюдается абсолютная идентичность. Но — при одном обязательном условии: если все они — трупы. Живым же людям — до тех пор, пока они живы — свойственно сомневаться и колебаться, выбирать и принимать решения, в том числе — по отношению к поступающим в их адрес императивам (приказам, командам, настоятельным требованиям, повелениям).
Выбирать всегда есть из чего.
Даже, будучи связанным по рукам и ногам, попавший в плен к самураям японский ниндзя, дабы не подвергаться страшным пыткам, откусывал себе язык и умирал от болевого шока или от потери крови, сделав свой собственный выбор.
Безвыборных ситуаций не бывает.
Подлецами не рождаются: подлецами становятся. В результате собственного выбора.
Как сказал в одной из самых скандальных своих книг философ-изгой Александр Зиновьев, «умение делать подлость достигается не сразу, и чтобы стать выдающимся подлецом, надо иметь к этому способности, а также долго и упорно учиться» [38, с. 82].
Учиться есть у кого — у тех, кто однажды уже сделал свой выбор — в пользу подлости — и последовательно ему следовал на протяжении всей своей последующей жизни подлеца.