Поиграем со смертью?..
Шрифт:
Я поджала губы, понимая, что в чём-то Лёша прав, но… я хотела верить Михаэлису. И я верила. Даже сейчас, когда его глаза лгали, а он сам посылал меня на смерть с ехидством. А может, именно поэтому?.. Из-за ширмы язвительности, которая скрывала правду…
— Я хочу ему верить, — ответила я брату и поймала его за руку. — Остальное мелочи. Кое-что всегда будет неизменно — я буду бороться за свои желания до конца. Вот только приоритеты моей жизни всё же несколько отличаются от приоритетов иллюзии сна. И знаешь, Лёша, я не хочу засыпать вновь. И не засну. Никогда.
Брат молча смотрел на меня, и на глазах его наворачивались слёзы. Дина стояла в стороне и закрывала
Лёшка вдруг резко дернул меня и прижал к себе, крепко обнимая, а я закрыла глаза и повисла на шее единственного родственника.
— Прости, Лёш.
— Ты прости, Инн.
— Просто будь счастливым. За нас обоих.
«Как я жила за себя и маленького демона, отдавшего мне свою жизнь… Прости, защитник. Я делала всё, что могла, но где-то всё же просчиталась. Зато теперь знаю, где именно. Не нужно мне было спать, нужно было выполнять обещание. Но знаешь, хотя бы последние минуты я всё-таки буду по-настоящему жить, а не существовать».
Алексей помолчал, а затем тихо ответил на мою просьбу:
— Буду. Не сомневайся.
Я чмокнула брата в щеку и подошла к Дине. Подруга крепко обняла меня, уткнувшись носом в плечо, и всхлипнула. Я погладила её по голове, с которой тут же слетел чепец, и прошептала:
— Счастья вам с Гробовщиком.
— Инн… — на большее подругу не хватило.
— Эй, взбодрись. Будь сильной, — через силу улыбнулась я. — Я отмучаюсь своё в Аду, расплачусь за грехи и после реинкарнации снова буду топтать землю. Уж ты-то меня дождёшься, правда?
— Да, — ответила готесса сдавленно, — я дождусь… Мы с Легендарным дождёмся, Инн!
— Терпения тебе с ним и любви.
— Спасибо…
Я чмокнула подругу в лоб и улыбнулась Михаэлису.
— Удачи. Жаль, что я так и не узнала твоего имени.
— И не узнаешь, — резко ответил он, и в алых глазах промелькнуло что-то странное. Но я не стала вдаваться в подробности — время уходило, как песок сквозь пальцы.
Я отдала брату свой рюкзак и пистолет, подошла к краю леса и бросила прощальный взгляд на друзей. Красные, заплаканные глаза Дины. Полные слёз и решимости глаза Лёши, так и не уронившие ни единой солёной капли. Пустые кроваво-алые глаза демона, затягивающие, как две воронки, и такие родные, но такие чужие из-за маски безразличия. В моих же глазах слёз не было. Я улыбалась — на прощание. Потому что умирать с улыбкой куда приятнее, чем со слезами на глазах. Провожать умирающих надо улыбкой, чтобы им было не так больно, так же, как и собственную жизнь, чтобы не так сильно сожалеть о ней.
— Люблю вас, — шепнула я, и из глаз Дины покатились новые слёзы.
А затем на мою улыбку мне ответили мои друзья, и только демон хмурился, глядя куда-то мимо меня. А я махнула рукой на прощание, отдала честь, как заправский капитан, и резко развернулась на каблуках. Эти улыбки, полные боли, но дарящие надежду, поддерживали куда лучше любых слов, и камень на душе стал меньше. Меня проводят с улыбкой. А значит, я могу не жалеть. Что ж…
«Мария Антуанетта готова взойти на плаху»!
Ведь главное для царя всё же его подданные — без них нет и его. А без глупой наивной любви к Себастьяну Михаэлису нет меня. И это, пожалуй, единственное, что роднит меня с царями кроме эгоизма. Зависимость от кого-то, кто безмерно важен… и кого я не могу подвести.
====== 46) Плата ======
«Amantes sunt amentes».
«Влюблённые безумны».
Инквизиция —
И я стала одной из жертв машины для убийства. Вот только я была виновна.
На площади стояли три столба, возле которых высились горы соломы и хвороста. Рядом стояло ещё несколько, но горючими материалами они обложены не были. У первого столба была привязана рыжая девушка лет пятнадцати. Ко второму вели пожилую женщину с огромной родинкой на щеке. А третий предназначался для меня.
Всего час назад я сдалась в руки солдат, и меня повели на допрос. Я призналась в ведьмовстве сразу, но инквизитор был удивлён моим сотрудничеством и долго выспрашивал, почему я решила сдаться. Ответ о временном просветлении его, кажется, не удовлетворил, хотя в процессе допроса мне сломали три пальца на левой руке, но ведьма, сама просившая о наказании, могла стать отличным примером победы Церкви над еретиками и нечистой силой, а потому меня переодели в какое-то грязное рубище и решили сжечь сразу — показать народу, как справедлив и добр суд святой инквизиции к тем, кто раскаивается в грехах.
Казнь двух других «ведьм» была запланирована на полдень, и меня решили сжечь вместе с ними. Пожалуй, это было даже лестно — гореть вместе теми, кто сыпал проклятия на головы своих убийц до последней секунды. А вот я молчала. Просто потому, что это не инквизиция меня убивала — я сама отказалась от права на жизнь.
Я предала того, кто даровал мне шанс на счастье.
Но если тот маленький демон хотел, чтобы я жила за нас двоих и была счастлива, я, пожалуй, всё же исполнила его желание. Потому что всего час, но я жила по-настоящему, и пусть даже шла на костёр, но улыбка моя была искренней. Ведь впервые в жизни я чувствовала, что поступаю абсолютно правильно — без сомнений, оценки ситуации и взвешивания всех «за» и «против». Я дышала полной грудью. А значит, я всё-таки сумела сдержать обещание и жить за двоих.
Молитва перед казнью — ирония судьбы. Но впервые я молилась, прося не за себя, а за других — за брата, Дину, родителей и бабушку, которых, несмотря ни на что, я любила… и это было ещё одним глотком настоящей жизни. А когда меня вывели на казнь, я поняла, что умирать будет не страшно, но очень больно — ведь в толпе зевак, собравшихся на кровавое представление, я увидела своих друзей. И сердце сжалось. Они пришли, чтобы подбодрить меня, хотя я просила их остаться в лесу, чтобы не видеть…
Запястья больно стянула верёвка, воздух раскалился добела от безучастных лучей солнца. Люди весело болтали, предвкушая интересное зрелище, а три пары родных глаз неотрывно смотрели на меня. Они не отведут взгляд даже когда мир станет алым…
— Спасибо, — прошептала я и улыбнулась.
Две улыбки в ответ, и даже Дина больше не плакала — её глаза были сухими, а Лёша словно повзрослел — его улыбка не была ни вымученной, ни наигранной. Он провожал меня так, как я провожала бабушку — ласковой, теплой улыбкой, полной надежды на лучшее. Он стал сильнее. Как и Дина. А я? Я стала тряпкой, которая перестала бороться за жизнь… А может, и нет. Может, я тоже стала сильнее. Ведь как говорил Гробовщик, на ситуацию можно смотреть с разных сторон.