Поиграй со мной

Мак Бекка

Поэтому, когда он говорит нам, что у него есть увлекательное рождественское занятие для нас всей семьи, я не удивляюсь.

Продолжаю не удивляться даже когда он срывает простыню с кухонного стола, обнажая несколько коробок с пряничными домиками, которые строят и украшают самостоятельно.

Хотя слегка удивлена, что они сделаны из Орео.

— Я просто утверждаю. — Картер намазывает печенье глазурью и приклеивает его к крыше из печенья. — Тот, кто это придумал, гений. Целая деревня из Орео? — Он издает звук, будто на него снизошло откровение, и поворачивается

к Оливии с широко раскрытыми глазами. — Что, если мы назовем ребенка…

— Нет.

— Но…

— Не назовем.

Картер хмурится, ворча что-то о том, что Гринч — беременная женщина ростом пять футов один дюйм, и Оливия крадет у него из рук мини-печенье и бросает его в рот. Это превращается в драку из-за печенья и съедобных украшений, и в конце концов Картер поднимает все это над головой и смеется, пока Оливия пытается взобраться по его телу, чтобы достать упомянутые предметы, в то время как Хэнк рядом со мной ест все, что попадается под руку.

— Хэнк. — Я хихикаю. — Ты должен класть их на свой дом, а не в рот.

— Упс. — Он кладет в рот еще одно печенье. — Разве я не кладу их на свой дом? Не скажу точно, ведь я слепой.

— Ты же не используешь это как предлог, чтобы съесть свое печенье, не так ли?

— Я могу делать все, что захочу, — просто говорит он, и удивительно, что они с Картером на самом деле не родственники, потому что, когда деревня из печенья готова, у Картера, кажется, такой же девиз.

— Вот! — восклицает он, нанося последний штрих на последний из трех своих домов. — Все готово! — Его глаза сияют от гордости, когда он осматривает деревню на кухонном столе. Затем он наклоняется, хватает трубу, отрывает ее и бросает в рот.

— Картер!

Он останавливается, глаза у него округляются от страха, будто жена застукала его с поличным за чем-то, чего он делать не должен. Например, за поеданием деревни из печенья.

— Что?

— Тебе пока нельзя это есть! Ты должен оставить это на несколько дней! По крайней мере, на один!

— Что? Ты хочешь, чтобы я весь день пялился на домики из печенья и не ел их?

Она тычет пальцем в одну из коробок, указывая на деревню, которая изображена на картинке позади счастливой семьи, ту, которая сейчас совсем не похожа на нашу.

— Таковы правила!

Он вскидывает руки над головой.

— Ты же знаешь, я не следую правилам, особенно когда речь идет об Орео! — Он ломает стену в одном доме и, глядя Оливии прямо в глаза, запихивает все это в рот. — Что тефперфь, пвфинцесса? — он что-то бормочет, а затем с визгом убегает, когда она бросается на него.

Хэнк насвистывает мелодию.

— Итак, это Рождество…

* * *

Рождественские объятия — это лучшие объятия, особенно когда тебя обнимают мамины руки и на тебе подходящая пижама.

Она крепко обнимает меня, вздыхая в мои волосы.

— Я скучала по нашим ночевкам.

— Я скучала по тебе. — Мой взгляд смотрит сквозь открытую дверь в коридор, где я вижу мерцание огней. —

Не могу поверить, что в этом году ты украсила дом.

— Поскольку малыш уже в пути, я подумала, что, возможно, пришло время начать все сначала. Они заслуживают того, чтобы провести волшебное Рождество, куда бы они не отправились.

Я поворачиваюсь и смотрю на свою прекрасную маму.

— А что насчет тебя?

— А что насчет меня?

— Разве ты этого не заслуживаешь? — Я переплетаю наши пальцы, и прижимаю их к своей груди. — Разве ты не хочешь провести праздники с кем-то? Разделить с кем-то свою жизнь?

— У меня есть моя семья. Мне больше никто не нужен.

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, мама. — Эти слова скорее похожи на мольбу. Я не знаю, принесет ли ей счастье найти кого-то, с кем она могла бы проводить время, но, если она думает, что это возможно, я бы хотела, чтобы она попыталась.

Когда-то в этом доме было так много смеха, и, хотя он до сих пор наполнен смехом, здесь также царит выворачивающее наизнанку безмолвное одиночество. Это моя мама, уютно устроившаяся в одиночестве пятничным вечером, чтобы посмотреть свои любимые фильмы, дрянные романтические комедии, которые папа с удовольствием слушал, с ее лежащей головой на его плече. Это отстраненный взгляд в ее глазах, когда она работает на кухне, воспоминания об отце, что нависал над ее плечом и умолял попробовать то, что она готовит, оттаскивал ее от плиты, чтобы покружить ее по кухне, в то время как он громко и противно пел ей, до тех пор, пока ее смех не заглушал его голос, и он скреплял это все поцелуем.

Иногда тишина громче смеха. Оглушительный рев, который заставляет тебя умолять, чтобы это прекратилось.

— Мне не нужен мужчина, чтобы быть счастливой, Дженни. — В ее глазах нет сомнений. Она уверена в своем решении, полагаю, именно это и приносит ей покой. — Я довольна жизнью, которую мы с твоим отцом создали, пока у нас была такая возможность. Я благодарна за воспоминания, которые мы создали, и я всегда буду желать большего, но он с нами в каждом новом воспоминании, которое мы создаем. Я чувствую его, и я просто… я не хочу заполнять его пространство кем-то другим.

Слеза скатывается по моей переносице, капая на наволочку.

— Что, если однажды ты найдешь место для кого-то другого?

— Если однажды я найду свободное место, тогда я кого-нибудь впущу. — Она откидывает мои волосы назад, заправляя их за ухо. — А как же ты? Когда ты кого-нибудь впустишь?

— Мне не нужен мужчина, чтобы быть счастливой, — повторяю я, от чего она смеется.

— Нет, не нужен. Что тебе нужно, так это партнер, лучший друг. Кто-то, кто будет терпелив с тобой, кто будет ждать, когда ты раскроешься, когда будешь готова, и захочет пройти с тобой через все твои битвы. Кто-то, кто заставит тебя смеяться, кто дополнит твои невероятные качества. У тебя такое большое сердце, Дженни, и я бы хотела, чтобы ты открыла в нем место для кого-нибудь. Я знаю, ты боишься. Но жизнь слишком коротка, чтобы бояться.