Поиск звука. Творогов
Шрифт:
– Кушетка?
– Кушетка! А Кресло её защищает, между прочим.
– И поёт?
– Удивительная интуиция, именно так и есть. Ещё, кстати, и танцует: это опера-балет, Равель тогда искал новые формы… Вань, это я к чему. Есть зайчики, слоники, всякое приходится петь, случаются и так себе спектакли. Но Равель! Это хорошая музыка, самая настоящая.
– А я разве что? Может, я прямо обязан знать этого вашего Равеля? Это всё ты, это ты про меня пишешь. Ты вообще уверена, что про
– Не уверена. Вообще ни в чём не уверена. Но знаешь… я ведь тоже слушаю. Прислушиваюсь.
Я пробовал. Раньше пробовал что-то делать. Но это всегда приводило к печальным последствиям.
Однажды я просто на диване лежал и думал: вставай, тюлень, хватит валяться… пора! Хотя ничего было не пора, это я так. У меня тогда телефон сел, вот я и уговаривал себя встать, зарядник поискать. И это… уговорил. В общем, я так умудрился встать, что зацепил провод от торшера. И он рухнул прямо на цветок. А цветок нам Аня Чумакова подарила.
Ни цветка, ни горшка, ни лампочки. Молодец я, да?
А ведь говорил себе – не вставай, полежи ещё…
Из-за горшка и лампочки родители почти не расстроились, а вот цветок папа любил. Он вообще любит цветы.
Папа, конечно, огорчается. Не понимает, почему я такой тюлень. Раньше он меня тормошил: Иван, давай! Зарядка! Лыжи! Спорт! Движение – жизнь!
А потом, наверное, у него силы кончились. Ну, представьте себе: вы толкаете, толкаете колесо, а оно не едет. Кажется – вот, вот сейчас! А оно всё никак. Потому что оно сломанное… или нет. Потому что оно вообще не колесо. Просто я – не колесо!
Как-то у папы случился выходной. И он так огляделся по сторонам, осмотрел квартиру – и увидел, как я лежу. Давно уже лежу и не встаю. Тогда он решил растолкать меня и вывести на улицу, типа турник там. Потому что он сам подтягивается двенадцать раз. А я ни одного.
…В общем, мы и не дошли даже до турника. На лестнице в подъезде я поставил ногу мимо ступеньки. И очки разбил.
Так что я не просто так тюлень.
Это меня жизнь научила: любые активные действия приводят к какой-нибудь ерунде.
Мне надо разве что ходить. Ходить я умею. А любая попытка ускориться…
Вот Джефф, например, гоняет на самокате. Любит. В школу, из школы. Прыгает на нём, делает всякие штуки.
Ну, и я попросил. Чего там, самокат; не надо ничего особенно уметь.
Разогнался, объехал вокруг школы. И там такая трещина, не очень большая. В асфальте.
Навернулся со всей дури. Рёбрами об руль, и джинсы слегка порвал. Но и это ничего; одной дырой больше, одной меньше.
Главное, Варя видела. Есть у нас такая в классе, Варя М. Ну, короче. Да нет, просто Варя; прямо возле неё я и занырнул в асфальт. И такой лежу. И Варя: может, тебе салфетку дать? И я снизу смотрю на неё и молчу. Не вдохнуть, рёбра болят. Идиотская ситуация. Потом две недели ещё смеяться больно было.
Нет, я теперь буду только пешком ходить. Если человек пешеход по жизни – нечего и пытаться встать на колёса.
– Ускорение, понимаешь? Всё из-за ускорения!
Стоун рассказывает нам свою новую идею. Как улучшить реальность.
– Да хватит уже со своим ускорением, – говорит Джефф.
– Ты можешь заткнуться? – очень вежливо спрашиваю я Джеффа.
Джефф вообще хороший друг. Но Володя Стоун изменит весь мир. Если доживёт.
Я недавно видел картинку: там
Это про Стоуна. Я хочу, чтобы он выжил. Иначе кто ещё спасёт человечество. Не мы же с Джеффом, два ленивых придурка.
Вот бы моим родителям было счастье, если бы им достался Стоун, а не я.
Я жду, что там дальше будет про ускорение, но Володя молчит. Конечно, что ему нам ещё чего-то там объяснять.
– Значит, у Стоуна физика, а у тебя брандмауэры, – говорит Джефф.
Мы идём из школы вместе, вернее, сначала провожаем Стоуна. Так повелось с пятого класса, когда Володю вдруг стало некому забирать из школы. И его мама попросила меня: «Иван, ты такой взрослый. А Володя у меня такой… такой невнимательный!» В общем, решили, что няня такому взрослому парню уже не нужна, но подстраховать всё же нужно. Чтобы их Володя не ушёл куда-нибудь на другую сторону галактики, или где его обычно носит. А потом так и пошло: никакой обязанности вроде бы нет. Если у нас с Джеффом какое дело – можно сразу бежать. Но обычно из школы мы идём втроём до стоунского подъезда, а потом разбегаемся.
– У тебя, Творогов, брандмауэры, – повторяет Джефф, – и ещё сочинения вон пишешь. А Стоун у нас вообще гений. То есть я один между вами такой бессмысленный идиот, да?
– Зато красивый, – говорю я Джеффу. И он лупит меня рюкзаком в ухо, больно, кстати! Даже голову вправо не повернуть.
– Ладно, извини, – добавляю я. – Ты совсем не красивый. Просто урод!
…Теперь голова не поворачивается влево, и я так аккуратно смотрю прямо. Гордо так.
– Ваня, стой! Стоун исчез!
Как это – исчез? Издевается, что ли, – я из-за шеи теперь даже обернуться не могу! Разворачиваюсь полностью, всем туловищем и вижу – то есть не вижу. Не вижу Стоуна. Правда исчез.
И тут из люка показывается рука, левая. Как в каком-нибудь хорроре. Мы бросаемся к этому открытому люку:
– Живой?!.
– Да нормально, – отвечает Володя, – только очки куда-то делись…
Мы светим ему телефоном, очки находятся, Стоун вылезает из люка без всяких повреждений. Как он вошёл в этот открытый люк? И кто так оставил, разве так можно! Хорошо, неглубокий – и потом, вот же способность у Володи: складываться, вписываться в реальность… даже если это канализация.
Стоунская беспомощность – это миф. Он никогда и нигде не пропадёт. Его какие-то высшие силы вывозят всякий раз; вот и с люком этим. А так Володя Стоун в Лондон летает несколько раз в году, один. У него в Лондоне тоже дом – там его отец живёт, настоящий англичанин, профессор математики. Однажды этот отец Володю потерял в аэропорту: вот не вышел мальчик в нужную дверь, и всё тут. Все на ушах стояли! А потом Володя взял и обнаружился уже в квартире. Как он туда попал – не помнит, вроде на метро ехал. Задумался. В общем, с этим парнем никогда ничего не случится. Зря его мама так волнуется.
– Надо что-то сделать, – сказал Джефф.
– То есть?
– Ну, люк. Ведь нельзя же так оставить, ещё кто-то упадёт!
Надо же. А мне и в голову не пришло.
А чего сделать? Знак какой-то надо… Где его взять? Хоть бы железяка какая валялась…
– Скамейка!
Мы втроём тащим скамейку, она тяжеленная. Но мы ставим её поперёк тротуара; теперь любой увидит. И ещё Джефф достаёт маркер и пишет на скамейке:
«DANGER!»
Ну и я внизу подписываю: