Поиски предков Адама
Шрифт:
Биологи довершили сокрушительный удар: в 1859 году Чарлз Дарвин опубликовал книгу «О происхождении видов путем естественного отбора». И хотя в ней специально не затрагивался вопрос о происхождении человека, «предмет, окруженный предрассудками», для всех стало очевидным, что человек неумолимо подводится под те же законы развития, которые лежат в основе эволюции всего остального животного мира. Томас Гекели, ближайший соратник Дарвина, вскоре восполнил этот пробел, написав книгу, уже специально посвященную проблеме происхождения человека от обезьяноподобного существа. А немецкий биолог Эрнст Геккель в сочинении «Естественная история мироздания» попытался составить родословное древо людей, впервые провозгласив существование в далеком прошлом промежуточной формы, связывающей в единую цепь антропоидную обезьяну и человека.
В 1871 году с открытым изложением своих взглядов на проблему происхождения человека, «самой высокой и наиболее интересной для натуралиста», выступил Дарвин: «…Земля долго готовилась к принятию человека, и в одном отношении это строго справедливо, потому что человек обязан своим существованием длинному ряду предков. Если бы отсутствовало какое-либо из звеньев этой цепи, человек не был бы тем, кто он есть… От обезьян Старого Света произошел в отдаленный период времени человек, чудо и слава мире». Можно представить негодование обывателя, прочитавшего такие слова великого ученого: «Я старался по мере сил доказать мою теорию, и, мне кажется, мы должны признать, что человек со всеми его благородными качествами, с его божественным умом, который постиг движение и устройство солнечной системы, словом, со всеми высокими способностями, — все-таки носит в своем физическом строении неизгладимую печать низкого происхождения». Дарвин увещал оскорбленное тщеславие филистера, не желающего покинуть воздвигнутый себе пьедестал и снизойти до родства с обезьяной. «Стыдиться здесь, право, нечего. Самый скромный организм все же несравненно выше неорганической пыли под нашими ногами; неизвращенный ум не может изучать живое существо, даже самое низшее, без удивления перед его чудесным строением и свойствами!»
Что могли противопоставить такой сокрушительной атаке сторонники божественного происхождения человека? По существу, ничего, кроме плоских выходок вроде знаменитой реплики епископа Вильберфорского в адрес Гекели, брошенной в ходе публичного диспута в зале Британской ассоциации наук: «Мне хотелось бы спросить вас, мистер Гекели, действительно ли вы считаете, что вашими предками были обезьяны? А если все так, то мне интересно узнать, с какой стороны вы происходите от обезьяны — со стороны дедушки или бабушки?». В ответ епископ услышал такие слова: «Человек не имеет причины стыдиться, что его предок — обезьяна. Я скорее бы стыдился происходить от человека суетного и болтливого, который, не довольствуясь сомнительным успехом в собственной деятельности, вмешивается в научные вопросы, о которых не имеет никакого представления, чтобы только затемнить их своей риторикой и отвлечь внимание слушателей от действительного пункта спора ловкой спекуляцией на религиозных предрассудках…»
Но что оставалось делать епископам: еретика нынче не сожжешь и язык ему не вырвешь — времена уже не те.
Однако ученые-богословы не только отшучивались. Они стремились примирить с Библией то, что стало трудно отрицать. Вот несколько тому примеров. Пастор Анри Вальротэ: «До сотворения Адама на Земле могли обитать «предадамиды» или «доадамиды». Эти человекообразные обезьяны были более похожи на человека, чем современные. Провидение, возможно, позволило погибнуть этим предшественникам человека прежде, чем сотворило наших прародителей».
Профессор теологии аббат д'Анвьё: «Предадамиды могли быть настоящими людьми, так как Библия оставляет нас свободными допустить человека ледникового, плиоценового и даже эоценового. Наука не может доказать, что они должны числиться в ряду наших предков».
Преподобный Монсабрэ: «Одно из двух — или ученые увидят себя вынужденными омолодить геологические пласты, или новые открытия наведут нас на след человекообразного существа, которое в изумительном усовершенствовании божественного плана было образцом и предшественником человека, которому нужно приписать орудия третичной эпохи…»
Довольно, пожалуй. Именно эти теологические выкрутасы имел, по-видимому, в виду Дарвин, когда сердито писал: «Невежество значительно чаще создает уверенность, чем знание. Тот, кто не смотрит на явления природы, подобно дикарю, как на нечто бессвязное, не может думать, чтобы человек был отдельным
Но дело, наверное, продвигалось бы быстрее, если б противниками Буше де Перта, Дарвина, Лайеля и Геккеля оставались лишь профессора от теологии. Значительно большую опасность представляли «ничтожества», «блюстители науки», о которых с негодованием писал Энгельс в письме Марксу от 20 мая 1863 года, возмущаясь отношением к открытиям Буше де Перта, Лайеля, Шмерлинга «официальной науки». Чего стоит судьба наследия одного из самых великих археологов Франции Буше де Перта, рукописи которого при молчаливом попустительстве академии были уничтожены невежественными родственниками!
Идея ископаемого человека воспринималась с трудом, искажалась, третировалась, замалчивалась, доводилась до абсурда. Такова, очевидно, теория эолитов Эжена Буржуа, который в 1867 году возвестил о камнях со следами сколов, открытых в так называемых третичных слоях, возрастом в несколько сотен миллионов лет. Конечно, в столь древних горизонтах невозможно обнаружить кости приматов, а появление фасеток на камнях следует — в данном случае — объяснять естественными причинами. Поэтому такие находки только компрометировали представление о древнейших оббитых человеком камнях. Джон Эванс был прав, холодно ответив Эжену Буржуа: «Я весьма горжусь древностью моего рода, однако хочу иметь другие доказательства этой древности, чем раковистый излом на камне!»
Но ведь и Буше де Перту, помимо оббитых с характерными раковистыми изломами камней да костей ископаемых животных, ничего более в «допотопных» или, как их теперь стали называть, древнечетвертичных горизонтах найти не удалось. Как ни старался Буше де Перт обнаружить хотя бы одну кость человека вместе с грубо обколотыми топорами, ему не повезло. Он назначил счастливцу, который первым найдет какую-нибудь часть останков предка, денежный приз в 200 франков, сумму по тем временам немалую. Это, разумеется, подействовало: в 1863 году землекопы принесли де Перту обломок нижней челюсти человека. Деньги выплачены, но дело кончилось конфузом: как установили вскоре англичане, кость содержала органические вещества и, следовательно, не могла считаться ископаемой.
Между тем, как это ни парадоксально, то существо, которое могло обрабатывать камни и о котором спорили до ожесточения, было уже найдено, но, непризнанное и отвергнутое, ожидало, когда на него обратят внимание. За него предстояла борьба не менее яростная, чем за камни, некогда оббитые им и оставленные на берегах древних потоков. Чтобы заставить признать себя, ему требовался адвокат, столь же упрямый, прозорливый, смелый и самоотверженный, каким был Буше де Перт. Такой защитник, рискнувший представить человечеству его далекого предка, нашелся.
Троглодит из пещеры фельдгофер
Открытие, прямо противоречащее совокупности предыдущих исследований, обыкновенно принимается с большим недоверием.
В августе 1856 года в кругу специалистов впервые заговорили о долине Неандерталь. Позднее о ней узнают всюду, а до сих пор о расположенном в окрестностях городка Дюссельдорфа суровом и диком ущелье реки Дюс-сель, небольшого притока Рейна, знали, наверное, только местные жители. Это странное название, составленное из латинизированной или, лучше сказать, греческой по духу фамилии Неандер и немецкого слова «Таl» — «ущелье», осталось, как потом установили дотошные историки науки, в память ректора латинской школы Дюссельдорфа Иоахима Ной-манна, который, следуя моде XVII века, сменил свокэ широко распространенную фамилию на латинизированную — Неандер. Всего 30 лет он прожил на свете и лишь год заведовал школой в городе, после чего в 1679 году уехал в Бремен, где вскоре скончался, но попупярность его была настолько велика, что жители города увековечили память о Нойманне, назвав Неандерталем безымянное ущелье реки Дюс-сель. Именно здесь в 1674–1678 годах любил гулять Нойманн-Неандер, имевший пристрастие к дикой природе, не тронутой рукой человека.