Поиски счастья
Шрифт:
Минувшим летом Устюгов покинул Уэном и сейчас зимует в бухте Строгой.
— Будем, Наталья, на своем боте помаленьку спускаться к югу, на Амур, — сказал он жене. — Видать, паспорта не дождешься.
И хотя Пеляйме, Энмина и многие другие уэномцы уговаривали его остаться с ними навсегда: «Будь с нами, не уезжай, Василь. Все люди тебя хотят», — говорили они ему, Устюгов все же уехал. К гневу на американцев теперь добавился у него гнев на царя, продавшего их земли и бросившего русских на чужбине. Василий надеялся найти правду.
За годы, прожитые в Уэноме, Устюгов с помощью своего друга построил домик из самана, и теперь это жилище принадлежит Пеляйме. Правда, пол в нем из шкур, крыша —
Пока жил здесь Василь, Пеляйме ничего не боялся. Уйдет он на промысел — все равно Энмина оставалась не одна. А теперь у нее ребенок, она не может вместе с мужем ходить на охоту, а оставлять жену здесь Пеляйме боится: все могут сделать Кочак и Ранаургин…
Грустно Пеляйме. Тяжело вздыхает Энмина: на ее лице, руках и ногах появились какие-то болячки.
«Как уйду на промысел?» — думает он. А идти надо: мясо на исходе.
На выселке, где поселился Вакатхыргин, тоже неладно. Правда, там достаточно и жира и мяса, но Эмкуль воспротивилась согласию мужа стать невтумом с Гырголем (он каждую зиму заезжал к ним) и перед самой пургой тайно ушла из становища. Где искать ее в такую непогоду? Не погибла бы! Тяжко на душе у старика Вакатхыргина. «Лучше бы не приезжал к нам Гырголь!»— думает он.
А тот, разгневанный, сразу же велел тогда Кутыкаю запрягать и умчался к Джону-американу. Друзья! Дважды в течение зимы наезжает туда Гырголь. Совсем мало бывает дома. Даже дочь от своей первой жены и ту не заходит проведать, а девочка скучает по отцовской ласке, все спрашивает мать про отца. Она помогает матери выделывать оленью замшу. Смрад стоит в их пологе.
Кайпэ заметно увядает. Румянец цвета недозрелой брусники теперь не у нее, а у дочурки с большими карими глазами. «Неужели и ее ждет такая же жизнь? — мысль эта не дает покоя Кайпэ.
Заботы о дочери, работа, которой непрерывно требует Гырголь, мало оставляют Кайпэ времени для праздных размышлений. Да и о чем еще думать, о чем мечтать? О Тымкаре? Нет, это слишком больно: когда вспоминался он, ей хотелось скорее умереть. Может быть, там, в царстве мертвых, ей будет лучше. Там она встретит его…
Кайпэ не знала — да и откуда было знать ей! — что Тымкар временами тоже думал о ней. Вот и сейчас, выполняя заказ Тагьека, он вспомнил ее. И немым упреком точили душу Тымкар а слова, которые в самый несчастный для него день, перерезав аркан, он выкрикнул в изнеможении: «Я найду тебя, Кайпэ!» А слова так и остались словами…
Сипкалюк видит волнение в глазах мужа. «Что волнует его?» Но она знает, что в такие минуты трогать его нельзя.
Длинная вереница встреч, событий, разговоров проходит перед его мысленным взором. Нестихающая пурга усиливает мрачное настроение Тымкара. Она по-прежнему воет, свистит, бросается на кровлю, готовая сорвать ее, изодрать в клочья, а затем ворваться сюда, к ним — к Тыкосу и больной дочери. Отец поднимает гневный взгляд, как бы готовый померяться силами со стихией, но ветер вдруг мелкой дрожью сбегает по стенам на землю и на мгновение затихает. Тымкар продолжает работать.
«Эскимос или чукча, если он человек, а не морж, должен жить лучше. Ты думай об этом, Тымкар…» «Если он человек… если он человек, а не морж…» — Тымкар глубоко задумывается, руки безвольно опускаются.
Исподтишка Сипкалюк наблюдает за ним.
«Значит, чернобородый — человек: он живет лучше. Джон — человек, Ройс — человек, Кочак, Омрыквут, Гырголь… Они все живут лучше…» Слова Емрытагина волнуют ум Тымкара, однако они недостаточно ясны. Не зря же сказал старик: «Ты думай об этом, Тымкар!» А разве
Улыбка на лице мужа недолго радовала Сипкалюк. Лицо Тымкара снова стало угрюмым: «…Должен жить лучше». И Тымкар стал обдумывать, что же надо сделать, чтобы чукчи и эскимосы стали жить лучше. «Чернобородый имеет шхуну, товары. Но где все это могут взять чукчи? Джон? Тот — «помогающий» у чернобородого, плохой, лукавый человек». Нет, Тымкар, не хочет быть таким, как Джон. Он отказался стать «помогающим», когда Джон звал его. Ройс? Но Ройс совсем непонятный человек. Да и человек ли он? Что нужно ему в земле? Говорят, он живет с Тэнэт и сам хочет стать охотником и немного купцом. Кочак? Однако он хоть и слабый, но все же шаман. Не могут же все чукчи стать шаманами! Кто станет кормить их… Тымкару на мгновение опять стало весело… Раздумывал он также об Омрыквуте и Гырголе, но так и не решил вопроса, что же сделать, чтобы чукчи и эскимосы жили лучше.
Об этом же размышлял Кутыкай, которого пурга захватила с Гырголем у Джонсона. За годы разъездов с Гырголем многое видел Кутыкай. Но во всем этом многом мало нового. Всюду одно и то же: оленевод-хозяин, пастухи и бедняки.
Новое для Кутыкая разве только в поведении Гырголя. То убийство, то захват чужого пастбища, угон оленей за долги, невтумство в каждом стойбище, спирт. Гырголь всюду называет себя хозяином Амгуэмской тундры. А разве может один человек быть хозяином всей тундры? Недавно в гневе он прогнал из тундры бедняка Чока: «Встречу — убью!» — крикнул Гырголь ему вслед. А вдруг он когда-нибудь прогонит из тундры и Кутыкая? «Куда пойду с тремя детьми, женой и со своим маленьким стадом?» Годы идут, а стадо Кутыкая не увеличивается. Много приходится убивать оленей для пищи: дети, да и самому нельзя без еды.
Кутыкай в пологе один. За кожаной перегородкой слышны пьяные голоса Джона и Гырголя, Горят два жирника. Тепло. Китти — так зовут «помогающую» Джона — не выходит из комнаты американа. Джон нарядил ее в таньговские одежды, и она совсем перестала быть похожей на женщину. Даже во сне Кутыкай не видел таких.
Прислушиваясь то к пьяным возгласам своего хозяина и Джона, то к вою пурги, Кутыкай пытается придумать, как ему увеличить свое личное стадо, чтобы стать независимым, уйти от Гырголя. Ему стыдно быть «помогающим» у убийцы: словно и на нем кровь, хоть он сам не убивал никого. Но сколько ни прикидывает в голове пастух, ничего доброго придумать не может. Единственный способ стать многооленным — это жениться на дочери богатого оленевода. Но кто же отдаст бедняку дочь? Да Кутыкаю уже и лет не так мало, и семья у него, где уж тут пытать счастья на этом пути! Другая мысль все чаще посещает пастуха. Уже давно по тундре кочуют слухи о каком-то сильном таньге Ван-Лукьяне, который один раз был в стойбище Омрыквута. Слухи проникают в каждую ярангу бедняка. Говорят, таньг учит пастухов собраться всем вместе, прогнать богачей и поделить оленей между собой. Если верить его словам, так поступили таньги на Большой земле, и теперь все живут хорошо. Так же, говорит, американов прогнать надо. «Конечно, — думает Кутыкай, — американов надо! Плохие. Да и Гырголь тоже стал вроде Джона…» Что же касается Омрыквута, то здесь — хотя Кутыкаю и очень надо бы увеличить свое стадо, чтобы уйти от Гырголя и жить одному, — он даже не смеет и подумать, чтобы они — Кеутегин, Рольтыргыргин, он и другие пастухи — сговорились бы, прогнали хозяина и забрали его оленей. «Как можно забирать чужое? Таньг, однако, говорит непонятное… Вот если бы Омрыквут сам дал…»